Популярность власти для русского политсознания (а наипаче для бессознательного) - это и есть, по существу, легитимность. Наша традиция не предполагает, что народ выбирает себе верховную власть.
Поэтому оценка народом может быть не количественная, рейтинговая (20% туда или 30% обратно), а только качественная, в рамках двоичного политического кода: правитель или легитимен, или нет. Третьего не существует. Пока власть легитимна, она устойчива. Когда она преодолевает сверху вниз качественный барьер и теряет легитимность - текущей государственности приходит конец (1605, 1917, 1991 гг.). Соответственно, оппозиция бывает легитимной - то есть сильной и право имеющей - только при нелигитимной власти. Никак иначе и никогда. Например, при Ельцине КПРФ была - в народном восприятии, а не на самом деле, конечно, - серьезной силой, готовой и способной прийти к власти. При Путине - КПРФ закончилась, хотя число приверженцев ее взглядов не уменьшилось.
Правитель, который в полной мере воплощает все четыре государственные "П", всегда легитимен и достоин уважения со стороны русского народа. При жизни и после смерти. Не случайно за два посткоммунистических десятилетия так и не удалось, несмотря на сверхназойливые усилия, развенчать Иосифа Сталина. Точнее: не удалось убить народное уважение к Сталину. Генералиссимусом всемерно стращали, потом пытались делать его смешным - ничего, по большому счету, не сработало. Лучшие русские актеры играли "плохого Сталина", "недостойного Сталина", даже "трусливого Сталина", а потом поражались, почему зритель в массе своей все-таки сочувствует тирану. Образу, которому не хочет сочувствовать даже несущий его актер. Все это потому, что с точки зрения нашего традиционного политического бессознательного, Сталин полностью справился со своей миссией как большой государственный лидер (4 "П"). А то, что миллионы людей поубивал, - так то нормальная цена для истинного вопроса. Человеческая жизнь у нас никогда не ценилась слишком дорого. И если пробил час отдать мириады таких недорогих материальных жизней заради воплощения государственного идеала - почему нет?
Надо до алмазного закала
Прокалить всю толщу бытия!
Если ж дров в печи плавильной мало,
Господи - вот плоть моя!
Стихи Волошина, между прочим.
Государство Российское для его постоянного, завсегдашнего обитателя - не друг и не родственник, не отец и не мать. И уж тем более - не "наёмный менеджер", каким грезили наши либералы из начала 1990-х. А - строгий учитель. Который неизвестно кем назначен. Да нам и не важно, кем. Кем надо, тем и назначен - потому и учитель. Учитель заставляет нас приходить в школу каждый Божий день к восьми тридцати утра. Мы не хотим. Хотим спать. Лениться хотим. Но встаем и идем. Потому что только подавляющей волей учителя мы сможем стать людьми. Мы не то чтобы любим учителя, даже подчас ненавидим его. Но мы признаем его право принуждать и подавлять нас. Ради нашего же блага. Ведь если б не острая указка и грубая линейка учителя, его угрожающий взгляд и тамтамовый голос, мы никогда не проснулись бы до рассвета. Мы расползлись бы в наших просторах и растворились бы в чужой истории. От учителя жаждем мы не снисхождения и доброты, но победительного насилия, берущего верх над нашим органическим нежеланием трудиться и просвещаться. Насилием, за которым потом и всегда приходит благодарность.
Нам не требуется знать, с кем спит учитель, что он пьёт и где покупает огуречный рассол. Более того: все эти знания нам вредны. Ведь узнай мы это всё, исчезнет дистанция - и учитель станет слишком плотским, слишком понятным, и, тем самым, как бы уже и не учителем вовсе. А всего лишь одним из нас, незадачливых разгильдяев.
В нашей школе нет закона кроме того, что установлен учителем. И жаловаться на учителя некому. Надо терпеть. Ибо всё, что терпим, - ради нашего выживания и спасения, в конце концов.
Но всё сказанное не значит, что государство для русского человека тотально. Это не так. Государство - макромир, обнимающий человека со всех внешних сторон. В макромире государство реализует свои цели, высокие и внешние, перпендикулярные обычному человеку. А у этого обычного русского человека есть еще микромир, сотканный из бытовой, культурной и религиозной традиций. И та самая "тайная свобода", воспетая главными русскими поэтами, названная своим именем или неназванная - это право жить в микромире, защищенном от государственного проникновения. Русские микромиры неисчислимы. У древнего крестьянина был свой микромир. А у позднесоветского интеллигента - свой. Но сам принцип прошел через нашу историю в неизменности. "Мы принадлежим помещику, но земля принадлежит нам". "Мы порабощены государством, но нашу скромную святость и бедный обряд никто у нас не отнимет". "Мы ходим на партсобрания, но под одеялом читаем Солженицына, и это наше право, и наше безмолвное счастье". Потому мы спокойно жили и под монгольским игом, и под коммунистическим тоталитаризмом. Ничего страшного.