Во-первых, 21 июня Сталин до 23.00 работал в служебном кабинете. У него в этот день состоялось 13 бесед с членами Политбюро и военными. Микояна среди его собеседников не было. И вот уже около 12 часов члены Политбюро "собрались", как на огонёк, у Сталина на квартире и среди них оказался Микоян? Сомнительно.
Во-вторых, Жуков пишет, что о перебежчике доложил Сталину вечером 21-го не при встрече, а по телефону, когда действительно "только что" стало известно. Сталин сказал, чтобы они с Тимошенко немедленно приехали в Кремль. И это отражено в журнале: они двое и Буденный прибыли не около 12-ти и не на квартиру Сталина, а в 20.50 и в служебный кабинет, а ушли все трое в 22.20. В своём кабинете "Сталин встретил нас один. Потом вошли члены Политбюро", - замечает Жуков. Тут он неточен: несколько членов ПБ уже находились в кабинете, но Микояна среди них, повторяю, не наблюдалось.
Именно тогда была составлена директива N1, предупреждавшая: "В течение 22-23 июня 41-го г. возможно внезапное нападение немцев". И предписывавшая "быть в полной боевой готовности встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников".
Не присутствовавший при этом Микоян, однако, живописал: "Поскольку все мы были крайне встревожены и настаивали на необходимости принять неотложные меры, Сталин согласился "на всякий случай" (так! - В.Б.) дать директиву войскам». Мы, дескать, уговорили… Это не единственный факт "заочного свидетельства" Микояна.
Вот ещё: "Хорошо запомнил день 18 мая сорок второго года, когда возникла опасность провала нашей Харьковской наступательной операции. Поздно вечером несколько членов Политбюро: Молотов, Берия, Калинин, Маленков, кажется, Андреев и я, находились в кабинете Сталина…" На самом деле в этот день Сталин работал в своём кабинете с 15.30 до 3.40 утра уже 19 мая. За это время у него побывало 14 человек (вернее, 12, поскольку Молотов и Маленков заходили дважды). Микояна среди них, увы, опять не было, как, впрочем, и Калинина с Андреевым.
Но он (или Куманёв?) продолжает рисовать: "Мы уже знали, что Сталин отклонил просьбу Военного совета Юго-Западного направления прекратить дальнейшее наступление на Харьков из-за угрозы окружения". На самом деле никакой "просьбы" не было. Дело обстояло так: вечером 17 мая Василевский, докладывая Сталину о критичности обстановки, предложил прекратить наступление. Василевский, а не ВС направления. На другой день, 18 мая, Генштаб еще раз предложил прекратить наступление. Генштаб, а не ВС. Наоборот, командующий Тимошенко и член Совета Хрущёв продолжали слать бодрые доклады и "сумели убедить И.В.Сталина, что опасность сильно преувеличена и нет оснований прекращать операцию" (ИВМВ, т.5, с.130). То есть они действовали обратно тому, что говорил об этом Микоян, выгораживая своего дружка Хрущёва. Над глупостью и несуразностью жанровой сценки, изображенной дальше, можно было бы только посмеяться, если бы речь не шла о столь драматических событиях: "Внезапно раздался телефонный сигнал (! - В.Б.).
- Узнай, кто и что надо,- сказал Сталин Маленкову.
Тот взял трубку и сообщил, что звонит Хрущёв.
- Чего он хочет?
- Просит разрешения прекратить наступление на Харьков.
- Передай ему, что приказы не обсуждаются, а выполняются. И повесь трубку.
Маленков так и сделал".
Хоть стой, хоть падай, хоть оперу ставь!
Маршал Жуков позже вспоминал: "Ссылаясь на эти доклады (Тимошенко и Хрущёва) о необходимости продолжать наступление, Верховный отклонил соображения Генштаба". Действительно, как решить, чью позицию поддержать: офицеров Генштаба, сидящих в Москве, или многоопытных специалистов, видящих всё на месте своими глазами? Увы, в данном случае издалека оказалось виднее. Лишь во второй половине дня 19 мая Тимошенко отдал приказ о переходе к обороне, но было уже поздно: 23 мая немцам удалось окружить наши войска. Вырвались из окружения только 22 тысячи.
Но вот как завершается юмористический пассаж на трагическую тему: "Меня тогда просто поразило, - подчеркнул Микоян. - Человек звонит из самого пекла, надо срочно принять экстренные меры - и такое барско-пренебрежительное отношение со стороны лица, несущего столь высокую ответственность". Вот ведь что при большом желании можно увидеть там, где сам не был…
Как я уже заметил, Микоян-сын решительно шествует стезёй отца, нередко превосходя того в рвении. Так, тему репрессий, лживо представленную в докладе Хрущёва-Микояна, он, желая конкретизировать, рисует не менее лживо. На вопрос: "Был ли репрессирован кто-то из ваших знакомых?" - он отвечает: "Да, конечно. И не только знакомых, но и два моих брата. В 1943 году были арестованы шестнадцатилетний Ваня и четырнадцатилетний Серго и еще больше десяти мальчиков. Например, сын генерала Хрулёва, сын хирурга Бакулева, сын секретаря моего отца и другие".