А навстречу кумарному от опия Петру Петровичу Парфенчикову с его мистическим профессором Евгением Кошмаровым, решающим проблемы изменения русского сознания с помощью генных добавок от разных рас, двигался по сюжету романа поток разнообразных малых и средних начальников, пробирающихся из Сибири в Москву вороватых Ефимкиных, натыкающихся там в Москве на куда более разбойных Картузовых. И весь этот хаос - не строительства, не развития, а постоянного потребления, развлечения, расхищения вовлекал в свою воронку великую когда-то страну. На фоне всех этих несунов тихие мечтательные наркоманы, уходящие в своё небытие, и при этом всё-таки рождающие некоего нового мирового русского человека, становятся даже какими-то созидателями обломовского типа. Да и автору романа они милее, чем сатирические персонажи жадных, не останавливающихся ни перед чем дельцов разного толка.
Можно читать роман "Кабала" как пародию, можно как едкую сатиру, можно, особенно учитывая финал, как утопию. А можно читать как слепок самой жизни, давно уже кумарящей всех нас, уводящих в пустоту с какой-то мистической надеждой. Нас всех и ждёт давно уже смерть в райском аду. Только вместо выращиваемого мака у нас ещё более легко добываемая нефть; сидя на ней и вовсю дыша газом, мы мирненько отправляемся в небесную "Кабалу".
Дмитрий Колесников ПОЭТ НАРОДНЫЙ К 95-летию Виктора Бокова
Поэзия моя не модна,
Я это знал.
Зато она
насквозь народна.
Я всё сказал!
Виктор Боков
19 сентября замечательному русскому поэту Виктору Фёдоровичу Бокову исполняется 95 лет…
Вспоминаются золотое счастливое детство, белорусский уютный посёлок Давыдовка, почему-то дождливый серенький летний день и старенький морщинистый дедушка, бойко играющий на баяне огрубелыми от каждодневной работы пальцами и старательно выводящий тоненьким сипловатым тенорком:
На побывку е-едет
Молодой моряк,
и далее - уже гуще, басовитей:
Грудь его в медалях,
Ленты в я-а-ко-о-ря-ах.
Песенность у Бокова - не искусственная, не наигранная, под стать нынешним попсовым сочинителям бездарных стишков-песенок с донельзя примитивной и грубой мелодией, а принципиально иная - искренняя, щемящая, пронзительная, идущая из самого горящего сердца поэта. Она вошла в сознание стихотворца с молоком матери, которую Виктор Фёдорович считает "неистощимым кладезем народного слова" и которая, по собственному поэтическому признанию Бокова, "качала" каждую его строку, с живописными картинами вдохновенного крестьянского труда и быта родной деревни, с гармоничной музыкой работы и стучащим татакающим ритмом молотьбы. И недаром Борис Пастернак, услышав раннее боковское стихотворение "Загорода", написанное молотильной дробью ("По твоим задам Проходить не дам Ни ведьме, ни лешему, Ни конному, ни пешему…"), справедливо заметил автору: "Это у вас от природы. Цветаева шла к такой форме от рассудка, а у вас это само собой вылилось" ("Наш современник", 2004, N 9).
Глубинной природной народностью дышат и поздние стихи поэта. Смутные горбачёвско-ельцинские времена, когда горстка предателей вероломно распяла Россию, сделав её прислужницей Запада и лишив её жителей могучей национальной идеи, отозвались в чутком сердце тонкого лирика незаживающей болью, отчаянно кричащей в пламенном надрывном стихотворении "Клеветникам России":
Кудри кипрея растут не на Капри,
Звон зверобоя
звенит не в Севилье.
Это родная Россия - не так ли?
Вы, надеюсь, её оценили?!
Эти яростно вопрошающие строки были сочинены Виктором Боковым в 1995 году, в разгар "демократического" мракобесья. Однако тема Родины и её предназначения безбрежна и неисчерпаема в рамках одной поэтической вещи. Понимая это и остро переживая чёрные потоки издевательств, лавиной обрушившиеся на нашу Отчизну в бесстыдное постсоветское время, Боков вновь и вновь с горечью возвращается к указанной теме. Она не отпускает его, и через 6 лет после огненно-жгучих "Клеветников…" он пишет великолепное стихотворение "О России…", преисполненное величественной мудрости и праведной гордости за Отчизну:
Россия вся от совести, от Бога,
Кому ценить её житьё-бытьё!
Открыта ей великая дорога,
И вы не клевещите на неё!
Моё любимое поэтическое произведение позднего Бокова также принадлежит к его постперестроечному циклу стихов о России:
Богохульствуешь, парень,
Россию равняя с дерьмом,
Мать родную ругаешь,
В пылу и отваге.
Значит, сердце ослепло,
Душа затянулась бельмом,
В сторону чёрной неправды.
Богородица плачет,
Так её огорчило
Твоё помраченье,
Так легко отдаёшь ты
Родное, своё,
И становишься сразу
Чужой и ничейный.
Разве родина -
Это пустяк для тебя?
Разве ты не знаком
С её славою гордой?
Разве можно, скажи,
Мать родную любя,
Предавать её недругам
Злобным и подлым?
Какая живая, негаснущая боль заключена в этом стихотворении! Боль не только за свою поруганную и оплёванную бессовестными предателями страну, но и за молодёжь, ослеплённую лживой воинствующей антироссийской пропагандой!
Лучезарная народная мудрость сияет и в ясном боковском взгляде на единую русскую историю, органически неделимую на чисто чёрные и белые полосы вопреки навязанным нам геростратами представлениям. В отличие от знаменитой плеяды поэтов-шестидесятников, сделавших себе головокружительную карьеру в советские годы, а потом, с наступлением ельцинского ужасающего безвременья, как ни в чём не бывало, выливших на период своей молодости и расцвета тонны грязи и с горделивым презрением отвернувшихся от советского прошлого, Виктор Фёдорович, подобно многим честным и здраво мыслящим гражданам Советского Союза, наотрез отказался выплясывать на могиле своего Отечества, разрушенного бесталанными реформаторами:
Увольте!
Я не тот. Я не погромщик
И не затем судьба поберегла.
Я пахарь с плугом, я паромщик,
Связующий речные берега…
Мне думается, что таким и останется автор "Оренбургского пухового платка" в вековечной народной памяти - вдохновенным "пахарем с плугом", самозабвенным певцом благодатной родной почвы и земли.
Полностью - в газете «День литературы», N9, 2009
Юрий Ключников СНОВА СТРАСТИ ПО «ЖИВАГО»?
Минуло больше пятидесяти лет со времени опубликования cкандально знаменитого романа Пастернака, присуждения ему Нобелевской премии и страстей, развернувшихся вокруг этих двух событий. Поутихли страсти вокруг имени писателя, забываться стал роман. Точнее сказать, "Доктор Живаго" ушёл в память одних, как клевета на Октябрьскую революцию и на советскую власть, в сознании же других остался, как первая попытка либерального прорыва в советской литературе. Исповедальный, глубоко философский смысл произведения оказался не то чтобы за бортом исследований - его попросту грубо затмила политика. Повторилась, правда, с точностью до наоборот история "Выбранных мест из переписки с друзьями", когда западники обвинили Гоголя в отступничестве от либеральных ценностей, а славянофилы приветствовали религиозно-патриотические и самодержавно-охранительные мотивы гоголевского сборника. Сам же Николай Васильевич с его поисками истины остался в стороне. Но если "непонятый" в своё время Гоголь, благодаря двухсотлетнему юбилейному вниманию, получил более или менее равновесную оценку, то с "Доктором Живаго" такого пока не произошло. Почему? Мало времени на раздумья или проблемы, поставленные Пастернаком в романе, потеряли актуальность?..
Думаю, что соли, так раздражавшей в "Докторе Живаго" советских ортодоксов, было ничуть не больше, чем в "Тихом Доне". Оба романа подают революцию "голографически", объёмно, без крема, но и без дёгтя. Но взгляд Шолохова художнический, Пастернака исповеднический. Роман Шолохова - яркий, цветастый ковёр, читать его - наслаждение; книга Пастернака похожа на старый гобелен, краски тусклые, фактуру могут оценить лишь знатоки. Да и тем требуется немалое терпение, чтобы дочитать "Доктора" до конца.
"Доктор Живаго" был для Пастернака не художественной задачей, исполнение которой оценивается по эстетическим критериям, но персональным достижением, личным подвигом, самопреодолением, трансфигурацией, преображением. Это был религиозный, а не художественный опыт, экзистенциальный прорыв" (Л.Баткин).