Пошлость этическая и пошлость эстетическая ходят как правило, парой, как шерочка с машерочкой.
Вот писать такие стихи (и такую публицистику) - это пошло, пошлей некуда, - а присуждать за них премию, причём, как на смех, Русскую премию - это как?
Всемирно отзывчиво? Вот и Русскую премию присудили Гандельсману не за пошлую русофобию, а за столь же пошлую "Оду одуванчику". "Ода одуванчику" - каково!
На следующий год жюри "Русской премии" и курирующий премию Фонд Бориса Ельцина, должно быть, перезагрузятся - и в обязательном порядке исправят роковую промашку. Флаг им в руки!.."
А в ответ Топорову со страниц нашей российской проправительственной печати несется: "Во-первых, можно было бы упомянуть известный текст В.Топорова о В.Гандельсмане, но комментирование публичных доносов не входит в задачу этой колонки…"
Занесли нынче Виктора Топорова в самый черный список, чернее не найдёшь. Будем теперь вместе держать оборону.
Скажем, когда я пытаюсь расширить пространство русской литературы за счет талантливых новых почвенников, за счет державных авангардистов и так далее, с разных сторон на меня начинаются атаки этой либеральной клики. Уже само введение в оборот ведущих писателей и поэтов патриотического направления вызывает у ведущих обозревателей либеральной прессы приступ бешенства. К примеру, некто Глеб Морев в "OPENSPACE.RU" пишет: "Подробно обсуждать список Бондаренко ("50 ведущих, наиболее талантливых русских поэтов ХХ века") нужды нет: в нем отсутствуют Кузмин, Ходасевич и Введенский, зато есть К.Р., Исаковский и Станислав Куняев. Ясно - человек культурно невменяем. Попробуем разобраться с природой этой невменяемости…" Да и мне интересно, какого литератора или критика можно назвать "культурно невменяемым человеком". Нечто дикарское, варварское, пещерное… "В представлении отечественного "патриота" русские, как известно, социально эксплуатируемый и этнически униженный этнокласс. Соответственно, "патриот"-литератор унижен не только этнически, но и культурно, и в основе его собственной культурной деятельности лежит компенсаторный механизм - стремление уесть обидчиков, властителей дискурса, т.е., правильно, либералов. Списки, подобные "Списку пятидесяти", составляются не просто так, а в противовес либеральной истории литературы…"
И пусть в этом списке будут Мандельштам с Пастернаком, Цветаева с Ахматовой, но, если в противовес, а, скорее, в дополнение к "властителям культурного дискурса" мною добавляются Павел Васильев и Сергей Клычков, Николай Тряпкин и Татьяна Глушкова - значит, я "культурно невменяем". Лихо закручено. Я вспомнил пример из статьи великолепного критика Игоря Манцова об известном мастере андеграунда Энди Уорхоле: "Между прочим, нью-йоркская вольница, пережитая и описанная Уорхолом, заставила вспомнить труды знаменитого математика и публициста перестроечной поры Игоря Шафаревича. Нечто про "малый народ", который хитроумно навязывает свою волю, свою этику с эстетикой народу большому и доверчивому. Это уже Энди Уорхол считает: "Мама дорогая, получается, левоеврейские гомосексуальные порнографисты везде?..
И не только они! С чувством глубокого удовлетворения воспринял тот факт, что понятие "грамотные", которое, казалось, я вызвал из небытия и которое пытаюсь здесь укоренить, старше меня самого…"
ИГОРЬ МАНЦОВ ПРИВОДИТ слова известного американского социолога Петера Бергера: "Средних лет профессора, особенно философы, и особенно в наших более старых университетах, создали специализированные монополии в использовании языка, для того, чтобы защитить свой элитный статус как грамотных…" Далее он пишет об Уорхоле: " Уорхол симпатичен мне потому, что он отстаивает право маленького массового человека на достоинство. Он против "специализированных монополий", против возомнивших о себе жрецов, против барства…" Я не соглашусь только с определением всех этих глебов моревых и львов данилкиных как "возомнивших о себе жрецов".
Думаю, и в сталинские годы кто-то давал Ермиловым и Кирпотиным право определять степень литературности, и в брежневские годы при всем расширении литературного пространства стояли кураторы, свои "властители дискурса". Парадоксально, но даже в диссидентской среде были свои строгие "жрецы", определявшие, кого "пущать", а кого "не пущать"…