Так что рецензируемая книга Александра Лежавы — вовсе не забавный артефакт, а признание тупиковости того пути, по которому сегодня пытаются вести всё человечество апостолы и пророки "рыночной демократии", на деле всё явственнее у нас на глазах становящейся "рыночным фашизмом". И хотя бы поэтому её будет небесполезно прочитать всем, кто всерьёз думает о своём будущем и будущем своих детей.
Владимир Васильев: «КАК МУЗЫКА ЧАЙКОВСКОГО...»
Месяц назад, в начале октября, я зашла в аптеку, что на Новинском бульваре. В аптеке кроме меня — три фармацевта и охранник. Пока я выбирала крем, охранник подошел к одному из фармацевтов и произнес: "Нас, русских, осталось пятьдесят миллионов. А американцев — триста. В шесть раз больше". Вскоре я вышла на улицу. Я не прошла и двадцати шагов как услышала: "Помогите русскому бомжу". Это уже ко мне обращались. Бомж, парню двадцать три года, рассказал мне, что отсидел, что мать спилась давно, а он не работает, потому что нет паспорта. Почему в Москве? Да здесь бомжевать легче, в Питере пробовал, хуже. Я дала ему сто рублей. "Может и приду в храм, — говорил он, — но лет в тридцать. Пока свободу люблю". Мы разошлись, и он все еще что-то кричал мне на прощанье, а я думала: лучше бы билет ему купила. В сторону Святово. Куда сама и направлялась.
Святово находится в сорока километрах от Переславля-Залесского. Дорога огибает ботик Петра, Плещеево озеро и зигзагами прорезает лес, в прозрачном октябрьском воздухе которого взмывали и плавно опускались золотые листья. Дорога — почти что глянец, лакированная действительность. Ни тебе ям, ни ухабов, а вдоль нее на скамейках у деревенских домов выставлены на показ дары осени: корзины с красным наливным штрифелем, медовые тыквы и лиловые звездочки хризантем. Проезжаешь все знаковые места: дом Пришвина, мастерская академика живописи Ивана Сорокина, дача Василия Сталина…
Ну вот и православный крест у дороги. Машина сделала несколько поворотов, и остановилась перед недавно отстроенным зданием. Я вышла из машины. На блестящей в лучах солнца металлической табличке прочитала твердо выгравированное: "Станица Святово". Воскресенье, дверь заперта на замок.
Я огляделась. Станица. Почему станица? Стоит двухэтажный из темного кирпича дом квартир на восемь; пока не заселен. В двух шагах от администрации белокаменная часовня с чуть вытянутым золотым куполом. Тоже закрыта. Рядом строят еще один дом, над бетонными блоками которого вьется кумачовое знамя. Треск нарушил повисшую тишину. Мужичок проехал на минитракторе Bobcat, груженым сеном. Я вслед за ним.
Вот и конно-спортивный клуб. Тут дверь открыта. Светлый с большим окном г-образный коридор. Прошла, постучала в дверь. Никто не ответил. Вошла. В кабинете стол, пианино, на стенах дипломы за участие в соревнованиях и целая галерея фотографий спортсменов-конников Васильева и Петушковой, фотографии детей, старательно демонстрирующих азы верховой езды. Ура! Слухи о том, что легендарный Владимир Афанасьевич Васильев тренирует "где-то под Переславлем", оказались верными. И это "где-то" мне теперь известно. КСК "Святово" называется. В поисках Васильева прошлась по окрестностям. Дыхание золотой осени, опушка леса, геометрия четырех плацов для конных соревнований, гарцующая лошадь. И ни одного человека. Мне рассказывали, что после войны Ленинград тоже выглядел, как декорация.
Васильева я нашла. Правда, мы встретились уже в другом месте. В Москве, в манеже ЦСКА.
"ЗАВТРА". Владимир Афанасьевич! Я так хотела поговорить с вами о конном спорте, что добралась даже до Святово. Это место навеяло на меня настроение послевоенных лет. Вы сами помните дни Победы-то?
Владимир ВАСИЛЬЕВ. Еще бы! Как будто вчера было. Это было здорово. Во-первых, ждали уже. С седьмого числа начали говорить о Победе. Ведь Сталин хотел, чтобы события на 1 мая пришлись, но что-то не получилось. А 8 мая уже Жуков командовал. Мы, мальчишки, Победу на крышах ждали, и девятого числа, конечно, опять на крыши полезли. Салют гремел… ой! говорю, а самому не по себе даже. Я жил недалеко от Белорусского вокзала. У меня отец погиб, а мама, смотришь, идет на вокзал...— Ждет. Вот такие дела… Я в один из дней пришел на Белорусский с товарищем. Он потом борьбой занимался, чемпионом стал. Пришли мы с ним. Народу! Цветов! Все обнимаются, целуются, плачут, мальчишек, наших товарищей, полно. Тогда люди жили дружно, и мы всех от Белорусского вокзала до Яра знали. Ну, и поезд подошел. Дядя Ваня Рощин, отец моего товарища, к нам подошел, они целуются, рады, и я тут кручусь. Подошли мы вместе к дому Володьки, и дядя Ваня говорит: "Ну, ладно, Вовка! Я пошёл!" И отправился к тете Гале. Видно, у него шашни были с этой тетей Галей. И я смотрю — Вовка плачет. Ну, у меня отец погиб — понятно. А тут пришёл — и ушёл. И вот потом уже, когда Володька выигрывать соревнования стал, дядя Ваня вышел как-то во двор с папиросой, и говорит: "во! мой-то!". А мужики ему с укоризной: "какой же он твой?!" Вот как в жизни поворачивает.