Поэтому сама постановка вопроса о новой мобилизации и новом централизме мне представляется очень и очень небесспорной. Мы пытаемся через опыт Сталина, бывший успешным в иной исторической реальности, смоделировать будущую трансформацию. Ну всё равно, как если бы для восстановления Саяно-Шушенской ГЭС нам потребовался бы новый Хеопс.
Мы прозевали появление на исторической арене новых акторов — нового паразитического класса, сформировавшегося из смеси советской номенклатуры и постсоветской олигархии, который, как уже заметил Максим Калашников, не имеет никакого отношения к классу буржуазии — классу, уже давно потерявшему роль ведущей исторической силы и отошедшему на вторые роли — вместе с классическим промышленным пролетариатом, каким его описывали Маркс и Энгельс. Уже Ленин говорил об империализме как новой фазе развития капитализма, но мы, повторяя его слова, не хотим отдавать себе отчета в том, что Ленин не мог описать ни новых производительных сил, ни возникающих на их основе и вокруг них новых производственных отношений и новых классов, которых при жизни Ленина еще просто не было.
А кто станет "новым пролетариатом", который поведет за собой исторический прогресс? Почему до сих пор этот новый класс не проявляет себя на арене истории? Что станет новым побудительным мотивом к труду, если не прямое насилие и не насилие экономическое?
Хотим мы или не хотим, но мы должны, прежде чем говорить о личности в истории, сформировать какой-то образ будущего — и от того, насколько он будет отражать реальную общественную трансформацию, будет зависеть успех безнадежного мероприятия по спасению России.
Нам предстоит ответить на очень неприятный вопрос: совместимо ли вообще будущее нашей страны с новыми мировыми реалиями? И только если наша перспективная нужность, надобность окажется исторически убедительной, можно будет говорить и об успехе трансформации.
ВЛАДИМИР ВИННИКОВ, КУЛЬТУРОЛОГ.
Я искренне признателен Анатолию Юрьевичу Баранову за этот вроде бы неожиданный, но абсолютно необходимый поворот нашей дискуссии о неоцентрализме, поскольку рассматривать современную Россию как некую самодостаточную систему, в отрыве от тех глобальных процессов, которые происходят в современном мире, — недопустимое упрощение условий задачи, обрекающее нас на поиски "там, где светлее", а вовсе не там, где можно найти искомое.
Юрий Владимирович Андропов, уже будучи генеральным секретарем ЦК КПСС, опубликовал — кажется, в журнале "Коммунист" — единственную свою "установочную" статью, из которой до сих пор цитируют памятную всем фразу: "Мы не знаем общества, в котором живём". Иногда её цитируют в виде: "Мы не знаем страны, в которой живём". Точно так же мы до сих пор не знаем того мира, в котором живём, — хотя уровень нашего незнания, надо признать, сегодня уже качественно иной, чем был в 1983 году. Как говорил еще Сократ, "я знаю только то, что ничего не знаю", — и в пояснение своих парадоксальных слов чертил на земле круг, а внутри него — круг поменьше. Первый символизировал его нынешние знания, а второй — знания прошлые. Но как соотносилась их площадь с поверхностью всей земли? Разве не ничтожны наши знания в сравнении с тем, чего мы не знаем? Но только узнавая что-то, мы узнаем, что не знаем ничего, поскольку границы нашего соприкосновения с непознанным при этом расширяются.
Спрашивается, к чему все эти абстрактные рассуждения, вроде бы не имеющие отношения к теме нашей дискуссии? Они к тому, что Вторая мировая война дала гигантский толчок развитию идеального производства, о котором впервые упомянули всё те же Маркс и Энгельс в "Манифесте Коммунистической партии", — то есть производства информации и её производных, ценностей как информации об информации. Мы рассматривали этот взрыв производства идеального продукта в контексте "научно-технической революции" 60-х годов, сегодня говорим об "инновационной экономике", "экономике знаний" и т.д., но совершенно не сопоставляем эти термины с той новой социальной реальностью, по отношению к которой эти феномены выступают как функции по отношению к аргументу.
Дело в том, что законы идеального производства по определению не могут быть идентичными законам производства материального, но их всерьёз никто еще не изучал и даже не ставил перед собой подобной задачи. Поэтому я могу лишь выдвинуть гипотезу о том, что современное человечество проходит новую эпоху рабовладения — только на предыдущем витке исторической спирали это было рабовладение классическое, материальное, основанное на эксплуатации прежде всего физических сил человека а сегодня — рабовладение идеальное, основанное на эксплуатации его интеллектуальных и душевных сил. Достаточно посмотреть на то, как устроено и действует современное авторское право, чтобы увидеть в нем те же рабовладельческие черты, что и в классическом римском праве.
Мне уже доводилось в одной из своих работ — правда, не называя фамилий, — обращаться к опыту видного отечественного ученого, академика Дмитрия Сергеевича Лихачева, который, исследуя "в лабораторных условиях" советский уголовный мир конца 20-х годов прошлого столетия, совершил эпохальное открытие, описав его как атавизм древнейшего общества собирателей и охотников в рамках современного общества. Со всеми вытекающими отсюда последствиями, включая принцип искусственного ускорения исторической эволюции.
Что, с этой точки зрения, произошло с нашей страной в ходе "перестройки" и "рыночных реформ"? Произошла узурпация политической власти одним слоем производителей идеального продукта, а именно управленческой информации, — тем слоем, который мы сегодня называем бюрократией, а тогда — номенклатурой. Остальные производители идеального: ученые, писатели, художники, учителя, инженеры и т.д., — за редчайшими, единичными исключениями, оказались полностью лишены власти и собственности. Что мгновенно сказалось в исторически беспрецедентной деградации всей социально-экономической структуры нашей страны.
Но, как известно, выход из лабиринта расположен там же, где и вход в него. И если высказанная здесь гипотеза — а пока это всего лишь гипотеза — верна, то становится понятным, что необходимо предпринимать для предотвращения катастрофы.
Мы должны сделать несколько последовательных и выверенных шагов.