Она у меня в руках. «Языческий империализм». С обложки смотрит орёл. Спокойное могущество и абсолютная воля. Стоическая твердость и непреклонность в его взгляде. Автор мне незнаком и его имя ничего мне не говорит. Название тоже. С обратной стороны эмблема — двойной топор. Полистал. Беру. Иду домой. Она в кармане моей длинной кожаной куртки. Иду. В кармане нечто ужасное и бесконечное. У меня особое отношение к книгам. На каком-то глубоком, не вербальном уровне происходит общение еще до начала чтения. Книга закрыта, а я уже её слышу. Пришёл домой. Открыл. Сказать наиболее точно: прожив двадцать один год жизни, я вернулся на родину. Наконец-то я дома. Исключительно давно я был здесь и вот только сейчас вернулся. Там впервые узнал о кшатриях. Об историческом поочередном доминировании элит. В обратном порядке. От высших к низшим.
Я не человек, который не в ладах с миром и не способен жить в нем. Нет. Я не в ладах именно с ЭТИМ миром. Мои метания. Невозможность найти себя. Свое место. Неуспеваемость. Безынициативность. Это не объективная слабость. Просто в этом мире моё место, место таких, как я, стерто. Вынесено за скобки. Мир вайшья и шудра. Торговцев и рабов. Их операционная система. Все мои инициативы и таких, как я, здесь обернутся крахом. Кшатрии. Разбросаны. Исключены. Вычеркнуты. Каждый чувствует свое одиночество. Интуитивным образом находят себя. Понимают свою природу. Нет доктрины, флага, вершины, института, который бы объединил именно этот вид. Все было взято толпой штурмом, сожжено, проклято. После этого мы разбросаны. Каждый движется своими путями. Все ведут в тюрьму. В 97-м году впервые оказался в своем кругу. Конечно, на СИЗО.
Кшатрий, кшетра, поле, перекати-поле. Он всегда гармоничен. Там я вспомнил слова из книги одного германского консервативного революционера: «Живут для того, чтобы сражаться». Не наоборот. Практически все не знают себя. Свое бытие, свой образ жизни воспринимают всего лишь как метод. Для обретения. Но не как самоцель. Тогда я написал своё — Дети мирового Эффекта. Это о них. Эстеты, живущие эстетичной жизнью. И заканчивающие, конечно, эстетичной смертью. Подсознательные самураи. Бросающиеся направо и налево всем что имеют. Несущие принцип если не власти, то свободы в самих себе. Самые прекрасные женщины всегда рядом с ними. Идут туда, куда нельзя идти. Берущие то, что нельзя брать, и столько, сколько категорически нельзя. Один из принципов красоты, необходимый минимум. Они соблюдают его, умирая молодыми. Да, все феодалы там. Кожевская диалектика раба и господина сейчас ведет не к власти, а в тюрьму.
Подобно языческим богам, выдавленным христианством в ночь, во тьму, господа, феодалы, анархи, джентльмены удачи ушли в тюрьму. Высшим благом, основой всего остального является сохранение субъектности. Если в «белом» поле это право было присвоено псевдоморальным государством и отнято у личности, им не осталось ничего иного, как уйти в черное. Государство стало гарантом «позитива». Субъект ушел в негатив. В знаменитой французской троице свобода стоит на первом месте, уже после все остальное. Только при наличии первого можно решать, как им распорядиться.
Я вбивал в их головы истину о том, чтобы не обманывали себя. То, что воспринимают как метод, это и есть их миссия. Никакой статики в конце не будет. Мы не рождены для вечного покоя.
Мирча Элиаде писал о востоке, Полинезии, Африке, Индии, Америке. В Европе после гибели «Легиона Архангела Михаила» ему было нечего делать. Чужой среди своих. С Европой, как он, возможно, считал было покончено. Для того, чтобы оказаться в традиции, ему, как и Генону, необходимо было пересечь географические границы. Мне же было достаточно перешагнуть границы закона у себя на родине. Никто из них не заметил, а я провел там целую вечность. Конец гражданского общества, демократии, социализма. Гуманизма как такового. Консервативная революция. Касты. Если мыслить категориями Вейнингера, Мартина Вебера, то есть абсолютными типами, тогда становится ясен абсолютный тип тюрьмы. Нашей тюрьмы. Тантра, проверка. Кто ты есть? Больше нет связей, играющих такую большую роль на свободе. Положения семьи, денег, твоей специфической профессии в мире труда и капитала. Нет всего того, чего было настолько много, что оно заслоняло собой все и было для тебя всем. Нерушимым, абсолютным. Раз и навсегда.
Зато есть вечный Ницше. Есть вечные: просто сильный и просто слабый. Просто умный и просто дурак. Есть тот, из кого бьет свет, и тот, от кого несет гнилью и болотом. Есть тот, кто всегда любим фортуной, и тот, кто иногда или никогда.