Я оказался в ресторане ЦДЛ...
Вы помните, как на встрече в Кремле Евтушенко готов был набить морду самому себе? Здесь — новый приступ мазохизма. Ну, в самом деле, это же поклёп на самого себя. Не мог быть таким балбесом ученик 6-7 класса. Не мог он, встретив, допустим, давно рассекреченные КГБ строки Пушкина:
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана? — восстать от возмущения: "Как зачем? Для построения коммунизма!"
Не мог, прочитав у Лермонтова "Уж не жду от жизни ничего я", — возопить: "Идеологическая диверсия против марксизма!"
Но не это главное, а то, что старичок-киберничок уверенно сказал: — Ты бы понравился Данте!
Чем? Да, конечно, прежде всего, своей застенчивостью.
А написано всё это для того, чтобы показать, как "теплые тени итальянского Renessansa спасали жертв сталинского Аrrеstansa". То есть, перед нами попытка вовлечь в свои антисоветские игры и Данте, и Петрарку, и Боккаччо. Отменно. До этого даже Новодворская не додумалась. Однако нельзя не заметить, что оба приведенные здесь иностранных слова сам Данте писал иначе, чем его любимец. В самом деле, например, очень обрусевшее слов "арест" французского происхождения, но ни по-французски, ни по-русски оно не пишется через два "р". И "ренессанс" французское слово и пишется по-французски так: "Renaissance". Я извиняюсь, конечно, перед любимцем Данте.
Остаётся лишь добавить, что именно в 1946 году за этот самый перевод "Божественной комедии" с его "сумрачным лесом, загораживающим дорогу к коммунизму", Михаилу Лозинскому (1886-1955) , другу Анны Ахматовой и Николая Гумилёва, была присуждена Сталинская премия первой степени. Одновременно с повестью Виктора Некрасова "В окопах Сталинграда". Вот была забота о литературе, вот размах — от прославленного в веках Данте до никому не ведомого Некрасова, от мифического Ада до реального Сталинграда.
А Михаил Леонидович Лозинский, между прочим, когда после революции его уговаривали эмигрировать, сказал: "Каждый уходящий из России подрывает дело сохранения её культуры, а её надо беречь во что бы то ни стало. Если все разъедутся, наступит тьма, и культуру ей вновь придётся принимать из рук иноземцев. Нельзя уходить и смотреть через забор (тем более, через океан — В.Б.), как она дичает и пустеет. Надо оставаться на своём посту. Это наша историческая миссия" (Цит. по Л.Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. М.,1997, т.2, с.631).
ЦЕПКАЯ МУДРОСТЬ ПОЭТА
Затронутая выше тема переодеваний Евтушенко необъятна, но, может, быть, особенно впечатляюще выявляется из сопоставления двух его книг: "Точка опоры", вышедшая ещё в советское время, в 1981 году, и "Политика — привилегия всех", выскочившая в 1991 году как раз к разгару контрреволюции.
В первой собраны литературные портреты многих уже умерших поэтов и тогда живых: Блок, Маяковский, Есенин, Смеляков, Твардовский, Мартынов, Кедрин, "большой поэт Степан Щипачёв". Среди такого обилия не оказалось Пастернака. Это как же? Ведь автор объявил его "самым знаменитым русским поэтом ХХ века", а роман "Доктор Живаго" — "самым знаменитым романом" того же ХХ века, даже не русским, а всемирным. И вот те на! Ну, какая застенчивость. Казалось бы, а чего стесняться-то? Ведь тогда было уже больше двадцати лет, как Пастернак умер. И покрупнее же он, чем "большой поэт Щипачёв". Ан, нетушки! А что скажут в ЦК?
Но сопоставим книги. В первой — 27 портретов автора, во второй — 53. Среди фотографий и такая, где автор в джунглях Амазонки схватился с гигантской анакондой, голову которой держит змеелов-профессионал. Да, рост — 100%. Вот ещё когда поэт добился удвоения ВВП. В первой книге он фигурировал на фотографиях в обществе Щипачёва, Смелякова, Мартынова и других лучших друзей. Во второй книге их нет, а появились Антокольский, Окуджава, Высоцкий. А Щипачёв уже не "большой поэт", а "небольшой поэт, но большой человек".
Дальше. Там были любимые писатели Хикмет и Распутин, теперь их заменили любимые американские писатели — Миллер и Апдайк. Был наш композитор Эдуард Колмановский, с которым Евтушенко сочинял совсем неплохие песни, здесь — американский композитор Пол Винтер, с которым Евтушенко, кажется, ничего не писал. Наконец, там — коммунисты Фидель Кастро и Луис Корвалан, здесь — антикоммунисты Ричард Никсон и Генри Киссинджер.
Кроме того, в первой книге поэт являлся нам в обществе рабочих — и советских, и американских, теперь все представители советского рабочего класса, те самые "передовики сельского хозяйства и социндустрии", изгнаны, забыты, а американские приумножены. Да, были раньше строители Колымской ГЭС, магнитогорские металлурги, портовики Лены — теперь они поэту не нужны. Странно? Ничуть. Это и есть та "цепкая мудрость", которой восхищался поэт: он уже тогда готовил свою передислокацию в Оклахому. Ну, как при всём этом мог Медведев не дать ему премию! Скоро и орден даст, как Чубайсу.