Вот так я все и прячусь за чужими мнениями и не решаюсь сказать, что и сам все пытаюсь, пытаюсь найти соглашающее слово и на толстовских встречах и вне их, и в ночных бессонницах. Все кажется, что должно, должно быть это всеразрешающее и всепримиряющее слово, чтобы и Толстой остался в сердце полно и естественно, и церковь светила в душе всем светом до последнего закоулка, и не было в человеке никакой тьмы. И вот стыдно признаться, до писательских "Встреч" мне было спокойнее в церкви, где я читаю по послушанию Апостол и шестопсалмие. И были часы покоя и единства, и я слышал в сердце и отца Павла Флоренского и отца Сергия Булгакова (не богословие их, а сердечные светы их душевных размышлений), и в "Вехах" видел действительные "вехи". Только, казалось, надо чуть "поправить" их на новой сегодняшней дороге, для чего мы в начале 90-х годов собирались у В.Г.Распутина с И.Р.Шафаревичем, В.В.Кожиновым и думали об авторах и пути.
А вот чем далее, тем сердце тревожнее, тем реже оно находит успокоение, тем реже стоит в церкви так, что "нигде не тянет" и не смущает мысль. Я завидую, читая того же Шмелева или Никифорова-Волгина, завидую их детской доверчивости, но (что делать?) все чаще подозреваю, что и они не всегда глядят в глаза читателю прямо. Я кланяюсь страдающему сердцу Б.В.Шергина, когда он посреди великой войны пишет в 1944-м году в тесном, не очень чистом дворе Сретенки в начальном трудном для души январе желанную весну, которой просит душа, "лики вечнующего сего неба, сей земли, сих деревьев… И это всё во мне. В существе моего вечного ума, вечного сознания моего, т.е. души моей. Во мне оно, необъятное царство Божие. Я ширший небес, чем образ дала Всепетая… Я, значит, должен дальше звезд распространиться, во мне ведь царство Божие, т.е. пречудный мир Божий… Физические органы зрения, эти вот мозговые полушария слепы и тупы и, если не понудят себя на благодарный и благодатный труд, не увидят, не узнают о Боге". А куда деть эти "физические органы", эти "слепые мозговые полушария", если и сам Борис Викторович через день будет кричать, как я, о той же обступившей зиме и усталости сердца.
А не надо никуда девать. И стыдиться не надо. Не надо мучить близких, как Толстой, и обманывать, как Шмелев. Просто не надо писать "окончательных" сочинений", а верить милосердию жизни. Она низвергнет, но она и вознесет, потому что Бог — есть и Он подлинно, как говорил один святой монах в тридцатые годы, "любит не всех одинаково, но каждого — больше". Просто у нас зрение иногда закрывается. Оно потом откроется, если мы не замутим его торопливым проверяющим размышлением, бедным самонадеянным разумом, который недремлющим часовым все время "проверяет документы". И мы догадаемся о самом простом — что жизнь бесконечна, что она с каждым новым человеком отказывается верить смерти, как отказывалась в Месопотамии и Египте, Китае и Индии, Греции и Риме. И как чудесно просто писал не тревоживший Бога "по пустякам" И.А.Бунин: "Все пройдет, не пройдет только эта вера" в то, что смерти нет. И Толстой будет идти там, в этом великом времени, рядом с Победоносцевым, Серафим Саровский с Пушкиным, святые с грешными и большие с маленькими. История — это мы все, а не одни великие. Мы все — условие Божественной полноты. Все — вехи Господнего пути, неостановимой вечности. Проигравших при страдающем сердце нет.
И вот я начинал с того, что русская история не хочет слушать "умных людей". А теперь вот думаю — и пусть. Чего на десять-то шагов вперед видеть — со скуки умрешь, да и под ногами самое важное пропустишь. Какое счастье — жизнь неостановима! И Ей, как любящей матери, нужны мы все. Душевной боли это не снимет. Но Астапово может подождать.
Больше на этой станции поезд не остановится.
Разнообразные смеси печи и камины 4 от производителя
Сергей Загатин РУССКИЙ ДОЗОР
В то время как в Москве футбольные фанаты и просто неравнодушные русские люди в очередной раз собрались у станции метро "Чистые пруды" на молчаливую акцию памяти журналиста спортивной редакции ВГТРК Юрия Волкова, убитого (пока безнаказанно) молодыми чеченцами, в полутора тысячах километров южнее, в посёлке Новомихайловка, что под Туапсе, дошло дело до очередной кондопоги.