МЫ ПОЕХАЛИ в моё родное Рыльское. Это было недалеко. В памяти всплывали, казалось бы, давно забытые названия соседних или недалёких деревень: Ростово, Набережное, Малёвка, Крамское, Чудновка, Грачевка, Крючок, Запхаевка... Происхождение некоторых названий мне когда-то объяснил рыльский краевед Александр Васильевич Казанский. Он рассказал, что у царя Алексея Михайловича были земли по Сейму в районе Рыльска, что в нынешней Курской области, и Кром. Они были сильно перенаселены, и царь немалую часть своих крепостных, среди которых были и мои предки-однофамильцы, переправил на Непрядву и в верховья Дона. Так возникли моё Рыльское и соседняя деревня Крамское. Выходит, деревенькам-то не менее 350 лет. К слову сказать, Александр Васильевич, царство ему небесное, по ревизским сказкам Тульского областного архива составил мне мою родословную по отцу и возвел её к Степану Феопентовичу Бушину, жившему в 1703 -1752 годы, т.е. во времена Петра и Екатерины…
Подъезжаем к Рыльскому. Вот на окраине церковь. Это новостройка, и она мне не понравилась, какая-то приземистая, чужая. На её месте стояла стройная красавица ХVIII века. Её зимой 1941 года разрушили немцы. После второго или третьего курса Литинститута летом мы приехали погостить в Рыльское с моим другом Евгением Винокуровым, впоследствии известным талантливым поэтом. И приходили сюда посмотреть на развалины. На одной сохранившейся стене сияли золотом имена земляков, погибших на японской войне. Мой дед тоже был на той войне, и однажды в амбаре я нашел среди разной деревенской утвари тесак, привезенный с сопок Маньчжурии, по которым и мне в августе 1945 довелось топать.
У встретившейся женщины мы спросили, можно ли проехать дальше в Рыльское. Она сказала, что нет, надо вернуться и ехать через Михайловское, через совхоз по лесу, по-над правым берегом Непрядвы. Совхоз жив?! Оказывается, да! Я не удержался, спросил, есть ли еще в Рыльском мои однофамильцы (раньше-то их полдеревни было). "Бушины? Есть, есть..."
Мы проехали весь путь, указанный нам, и уперлись в брод Непрядвы между Ростовом и Рыльским. Что делать? Вокруг — ни души. Кто поможет, если завязнем? Юрий Владимирович закатал свои профессорские штаны и пошел измерить брод. Какая радость, только по щиколотку. Сказалась летняя сушь. Андрей дал газу, и машина выскочила на левый рыльский берег. Тут нам опять встретилась женщина. Она не местная, из Москвы, купила здесь дом. Опять я не удержался и опять услышал такой же ответ об однофамильцах.
Итак, "Вот моя деревня, вот мой дом родной..." Дома деда я не нашел и даже не мог точно определить место, где он стоял. Пустырь... А ведь ещё до войны была в деревне и больница с родильным отделением, где родились три моих двоюродных сестры, и школа-десятилетка, которую окончили мои сестры Клава и Тоня, живущие ныне в Минске. Есть только церковь да магазинчик-забегаловка с алкоголем сомнительного качества.
Уже потом я прочитал в "Советской России" письмо, которое привел в своей статье мой давний друг Александр Васильевич Огнёв, замечательный писатель, фронтовик, командир пулемётной роты, живущий в Твери. Сестра Тоня писала ему в марте этого года из тверской деревни Ермолино, где была когда-то сотня домов: "Осталось совсем мало людей. 10 жилых домов в большинстве по одному человеку. Летом приезжают дачники. А скотины совсем нет. На всю деревню одна корова у Беловых... А участники войны все померли. В Хребтове не живёт никто, в Змееве — четыре человека, в Горшкове — пять, в родном нашем Красненьком — никого..." Именно в таких случаях русские люди говорят: как Мамай прошел... Мамай с партбилетом "Единой России".
И необъяснимым образом всплыли у меня в памяти с юности запавшие там строки из "Дубровского" Пушкина: "Государь ты наш Владимир Андреевич, — я твоя старая нянька решаюсь тебе доложить о здоровье папенькином! Он очень плох... Приезжай ты к нам, соколик мой ясный. Мы тебе и лошадей вышлем в Песочное. Слышно, земский суд к нам едет отдать нас под начал Кирилу Петровичу Троекурову — потом что мы, дескать — ихние, а мы искони Ваши. Ты бы мог, живя в Петербурге, доложить о том царю-батюшке, а он бы не дал нас в обиду. Остаюсь твоя верная раба, нянька