Сейчас я подумал: так же, как Яковлев, поступил бы и эфирный оборотень Млечин. А он как раз в этот момент встаёт и заявляет: "Бушин действует мне на нервы. Я его не люблю. И контактировать с ним не желаю!" А в чём дело-то? А в том, говорит, что Бушин неласково писал об Окуджаве. И ведь верно! Я встал и сказал, что многие песни Булата любил и люблю, но когда он взялся писать романы с антисоветскими намёками и экивоками, я выступил в "Литгазете" с их критикой. Было это в 1979 году. Почему тогда аристократ Млечин не бросился грудью на защиту? И почему ныне, спустя тридцать с лишним лет, он проснулся и подвергает меня остракизму? Ответа не было. И мне пришлось внести ясность. Дело не в Окуджаве, аристократ скромно умолчал, что ещё более неласковая статья была у меня и о нем — "Титаник мысли". И не тридцать лет тому назад, а в прошлом году.
В тему "Советский человек" мне надо было уложиться за 30 секунд. А я хотел начать с того, что, как вольный художник, не люблю мудрые термины и философские конструкции, а предпочитаю образы, символы. И предложил бы для понимания вопроса сопоставить два символа павильонов нашей страны на Всемирной выставке 1937 года в Париже и на Всемирной выставке в Шанхае, которая проходила в этом году. Тогда — гениальная скульптура "Рабочий и колхозника" Веры Мухиной, завоевавшая гран-при, сейчас — Незнайка, комический персонаж детского писателя Николая Носова — мальчишка, не желающий ничего знать, не желающий учиться и постоянно попадающий впросак. Оба символы до чрезвычайности правдивы и выразительны для России разных эпох.
Там — символ советского человека, всего народа, вдохновленного идей социализма, устремленного вперед, народа сильного и гордого своей страной. Здесь — комический шалопай, который не хочет учиться даже тому, что было совсем недавно у него на глазах. Китайцы и иностранные посетители нашего павильона недоумевали: что за Незнайка? Зачем он?
Что больше всего поразило в действе, так это замшелость, убогость, затрёпанность доводов кефирных аристократов. Это сквозило даже в том, как Млечин объявлял своих ораторов. Один из них — академик, другой — народный артист. И каждый раз Млечин подчёркивал это. Да кто придаёт этому значение после того, как академиком стал Яковлев, а народным артистом — Якубович?
Когда Сванидзе заявил: "Сталин издал приказ, в котором объявил, что все наши пленные — предатели", я не выдержал, вскочил и крикнул: "Ложь! Не было и не могло быть такого приказа!" Судия только и мог в ответ твердить: "Был! Был! Был! Это общеизвестно!" Что ему оставалось... У меня не было времени привести хотя бы такие факты. В Литературном институте, куда я поступил сразу после войны, было немало бывших пленных среди и студентов, и преподавателей. Старостой нашего курса все пять лет был Коля Войткевич, попавший в плен в 1942 году под Севастополем. А еще были Юрий Пиляр, Борис Бедный, Александр Власенко... И знал я Ярослава Смелякова, Степана Злобина, Виктора Кочеткова, а всего по едва ли полным данным справочника "Отчизны верные сыны" (М., Воениздат. 2000) были в плену 18 писателей. Все они, конечно, прошли проверку, после чего жили нормальной жизнью полноправного советского человека: селились, где хотели, включая столицу, работали, где нравилось, писали книги, получали награды (В.Кочетков, например, два ордена Отечественной войны), Сталинские (С.Злобин) и Государственные (Я.Смеляков) премии, и это — якобы объявленные Сталиным предатели родины?
Что мог ответить на это судия? Ничего. Я смотрел на него и на языке вертелось:
Я жил во времена Сванидзе
И видел я его в лицо.
И говорил я про Сванидзе,
Что, как историк он, — дрянцо.
Что он заимствует сюжеты
У всех радзинских без стыда,
Что враки, мухи и котлеты
Его любимая еда...
— Владимир Сергеевич! — прервала мою мысленную оду Иветта. — Машина ждёт...
Анна Серафимова ЖИЛИ-БЫЛИ
Что такое цивилизованное правовое государство? Это когда всё цивилизованно и по праву. Когда во главе цивилизованно — менеджер, а не дико и варварски — отец народов или батька какой-нибудь. И он, этот руководящий менеджер, оказывает населению руководящие услуги. На услуги, как известно, есть расценки. О расценках чиновничества, в том числе самого ого-го, мы знаем. Но всё ещё хотелось уподобиться самым отчаянным романтикам демократизма и думать, что при демократии и реформах эти пережитки — отдельные случаи. Что просто кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет, а хочет жить по-демократически, либеральной вольницей.