Иван ФОМИН. Был ещё один момент, на почве которого мы объединились. В девяностые годы в философской среде было общепринятое убеждение, что философия к политике, общественной жизни не имеет никакого отношения, что философия — это игры и практики избранных людей. Мы пытались показать, что философское знание имеет социальные и политические импликации, и оно должно рассматриваться в неразрывной связи с социально-политическими процессами. Таким образом, здесь мы выходили на чисто просвещенческие задачи и программы, на создание того инструментария, который помог бы препарировать, анализировать нашу собственную социальную реальность.
Тимофей ДМИТРИЕВ. Речь шла не о том, чтобы просто издать некое количество хороших книг. Наш замах был больше — чтобы, в том числе и через издание соответствующей литературы, попытаться ввести в оборот идеи, которые представлялись нам важными для осмысления того положения, в котором страна и наш народ оказались на рубеже веков. И соответственно, в качестве дальнего прицела имелось в виду, что это будет способствовать определенной переструктуризации интеллектуальной среды, будет способствовать расширению горизонтов, появлению новых шансов и на осмысление сложившегося положения, и на его изменение. Имелась и ещё одна важная вещь. Речь шла о том, чтобы уйти от сложившихся практик работы со знанием, сложившимся в нашем обществе, когда знание рассматривается как некая самоценность, а его трансляция превращается в самоцель. Одновременно изнанкой такого положения было известное положение вещей, когда, выражаясь словами классика — "улица корчилась безъязыкая". Даже люди, которые пытались критически смотреть на социальную действительность, не имели средств и подходов для того, чтобы адекватно проанатомировать ситуацию и понять: можно ли что-то с этим сделать, и если да, то как.
"ЗАВТРА". Просвещение — вещь важная. Но значительная часть просвещенческого материала, в том числе и "Праксиса", — это тексты западных авторов, которые описывали ситуацию сорока-пятидесятилетней давности, даже если не брать авторов первой половины двадцатого века. Контекст, общество, даже климат — иные.
Олег КИЛЬДЮШОВ. Да, здесь приходится продвигаться вперед как бы ретроспективно. С другой стороны, осваивая "достижения" западной мысли давнего и недавнего прошлого, эту "ретроградную продвинутость" нужно только приветствовать. Ведь работая с текстами, что выходят на Западе сегодня, мы сейчас зачастую не понимаем тот интеллектуальный бэкграунд, на котором они основаны. А речь идёт уже об их обработке и так называемом снятии второго или третьего порядка. То есть без этого контекста сама русская рецепция новейших западных текстов, нынешних интеллектуальных бестселлеров, невозможна в адекватной форме. Это хорошо видно на некоторых примерах. Те книги, в отношении которых была уверенность, что они "выстрелят", иногда не получали достойной рецепции. Оказалось, что у такой работы должна быть определённая культурная "подушка". И без этого бэкграунда сама русская культурная ситуация будет оставаться неполноценной. Я считаю, что в данном случае единственно возможная стратегия — с одной стороны, издавать, делать актуальные бестселлеры, например, интеллектуальный хит Хардта и Негри "Империя". Но, с другой стороны, адекватная рецепция "Империи" невозможна без базовых текстов, например, без того же Альтюссера. Поэтому должна выходить не только "Империя", но и Альтюссер. Это неизбежный двойной ход — запоздалое просвещение, преодолевающее культурное отставание, и трансляция нынешних актуальных текстов. Тексты прошлого здесь обязательны, иначе ситуация будет "кривой" и в том смысле, что будут существовать табуизированные классики. Тогда обязательно кто-то назначает себя инстанцией, решающей — кого можно издавать, а кого нельзя.
В девяностые — да во многом и сейчас — была не только безъязыкая улица, был птичий язык самоназначенных экспертов, был язык официоза, был язык высокой науки. Но не было совместного языка самоописания общества, который был бы приемлем не просто для теоретиков, а с которым могло бы работать общество. Сегодня в нашей стране вновь начало складываться не просто классовое, но сословное общество, а инструментарий для анализа был изъят. Одно время все бросились читать великого социолога Макса Вебера, при этом его главная работа "Хозяйство и общество" в России до сих пор не издана!