Ведь русская культура в течение всего минувшего тысячелетия металась между представлениями о России как отдельной цивилизации типа Евразии или Святой Руси и России как части Европы. Достаточно вспомнить полемику Курбского и Ивана Грозного, "Слово о полку Игореве", "Слово о погибели земли русской"... Везде мы найдем отзвуки этой полемики и борьбы мировоззрений. Вся русская культура развивалась и формировалась под влиянием двух этих мощных тенденций, и каждый русский гений волей-неволей совмещал в себе и почвенническое, и западническое начала. Да тот же Пушкин! Как-то язык не поворачивается назвать его как почвенником-славянофилом, так и чистым западником. У него есть такие стихи, которым позавидовал бы любой патриот из патриотов. То же можно сказать и о Лермонтове. А Достоевский! Казалось бы, стопроцентный консерватор. Однако сама ткань его прозы, да и весь ход мысли у него западнические — иначе Запад так бы им не восхищался. Так что русская культура формировалась именно на стыке двух диаметрально противоположных мировоззрений. Поэтому не стоит стараться преодолевать "противоречие" между ними.
Но создается впечатление, что либералы тихой сапой, в конце концов, "победили" почвенников. Государственная политика сегодня в большей степени прозападная, проамериканская, и либеральное крыло имеет гораздо большее влияние на президентскую администрацию. Среди представителей России на культурных форумах не встретишь ни Проханова, ни Личутина, ни Володю Сорокина, ни Виктора Пелевина. Дело в том, что яростно либеральный лагерь сегодня не такой авангардный, каким был еще недавно. Я обратил внимание, что наши самые главные авангардисты и новаторы в любых сферах — в литературе это Дмитрий Пригов, Всеволод Некрасов, Виктор Пелевин, Володя Сорокин — в первую очередь русские. В то время как еврейско-либеральная среда поставляет авторов довольно среднего уровня — пусть и мастеровитых, но не таких ярких.
Если брать самые откровенные прорывы, то они совершались на русском направлении. У русских есть мощная авангардная основа, отталкиваясь от которой нам легко прийти к "Дню опричника" или любой славянской утопии или антиутопии. Недаром у Пелевина тоже немало чисто национальных образов.
И.Ш. А сетевая литература? Не восполняет ли Интернет изъяны рынка?
В.Б. Сетевая литература в России еще не стала достаточно профессиональной. Сетевые поэтические сайты переполнены. Там море графоманов. Это не удивительно. Традиционно в России пишут стихи почти все. Массовое увлечение стихотворчеством — наше национальное преимущество, которое свидетельствует о духовности населяющих Россию народов. Не секрет, что в европейских странах людям просто не приходит в голову мысль написать стихотворение. Их общество настроено прагматически. А в России самые широкие слои населения — от простого пьяницы до домохозяйки, кроме всего прочего, еще и стишата пописывают. Конечно, этому обстоятельству можно только радоваться, если бы Интернет не захлестнул поток графомании. К сожалению, этот поток пока определяет лицо всей сетевой литературы — в то время как на Западе сетевая литература уже встала более-менее на профессиональные рельсы и вовсю начинает подменять собой книжные издательства. Сейчас в России пытаются создавать литературно-публицистические сайты, но на них сразу появляется редакторская цензура.
И.Ш. Когда ты в 70-е годы выстраивал свой творческий путь, кто оказывал на тебя влияние, был твоим идеологическим ориентиром?
В.Б. Когда я начинал как критик, большое влияние на меня оказали Вадим Кожинов и, в какой-то степени, Игорь Золотусский. А с точки зрения идеологии — Михаил Лобанов и тот же Кожинов. Мне больше всего импонировало, если критик в своих статьях демонстрировал оригинальность поиска, смелые выпады. Мои старшие наставники внушали, что настоящий критик, если он хочет состояться как публицист, должен никого и ничего не бояться, верить только самому себе и без оглядки громить своих оппонентов, не думая о толерантности и политкорректности. Этому я учился у Владимира Турбина, Владимира Лакшина, моего давнего друга Левы Аннинского. Я иногда шучу, что ВГБ — Владимир Григорьевич Бондаренко, это еще и Виссарион Григорьевич Белинский. По инициалам мы тезки. Хотя внутренне я больше любил Аполлона Григорьева. Он — яркий почвенник, но не резонер.
Критика теряет смысл, когда она становится скучной, назидательной, превращается в мертвечину. Тогда она начинает работать против своего направления, отпугивает читателя. Для искусства "шаг вправо, шаг влево — расстрел" означает смерть. Собственно, искусство и начинается с шага вправо или влево. Искусство всегда бесконвойно! Но при этом в искусстве всегда надо понимать, от чего именно ты шагаешь вправо или влево. От каких критериев ты начинаешь прокладывать свой собственный путь. Когда нет таких критериев, начинается игра в постмодернизм.