поел какого-то немыслимого хлеба.
то там, то здесь мы то в ловушке, то в капкане.
осточертевший всё разгадываем ребус.
и топчем звёзды на голливудском бульваре,
где застоялся аромат марихуаны.
где негр играет на раздрызганной гитаре.
и вспоминаем наши чокнутые страны,
куда, соскучившись, захочется вернуться.
нам далеко ещё до точки невозврата.
возможно, было бы приятнее свихнуться
и заказать себе мозги аристократа.
"мозги забиты в том числе полезной хренью"...
в России ждут меня успех и процветанье.
навряд ли спутаешь деленье с умноженьем.
и легче лёгкого — сложенье с вычитаньем.
в калифорнийском небе вороны с орлами
картинно кружат. впрочем, ангелов не видно.
почти поверил обещаньям и рекламе...
для мексов — рай. и лишь за ангелов обидно.
июнь 2010 г.
***
навряд ли Третий Рим, но Вавилон…
утихла новогодняя шумиха.
опять приснился мне огромный слон,
что давит искривлявшееся лихо.
к взаимной, впрочем, радости сторон.
январь 2011 г.
***
полным-полно заштатных графоманов.
бездарных графоманов до хрена,
слагающих стихи довольно рьяно.
Россия — просвещённая страна.
безумно плодовиты, паразиты.
но всем придётся гнить в земле сырой…
лишь я почти молчу. почти элита.
почти красавец, гений и герой.
январь 2011 г.
Владислав Шурыгин-старший -- «И желаю тебе навсегда...»
НИКОЛАЙ РУБЦОВ СДАЕТ ГОСЭКЗАМЕН ПО МАРКСИСТСКО-ЛЕНИНСКОЙ ФИЛОСОФИИ. ПРИЕМНАЯ КОМИССИЯ (СЛЕВА НАПРАВО): ДОЦЕНТ ЗУРБАБОВ, ПРОФЕССОР ПИМЕНОВ, ДОЦЕНТ ТАРАН-ЗАЙЧЕНКО. ПУБЛИКУЕТСЯ ВПЕРВЫЕ.
ВОТ ОН, СЕРЫЙ БЛОКНОТ, которому сегодня почти пятьдесят… Можно только тихо удивиться и вздохнуть, — сколько лет минуло… Как в песне поется: " Мои года — мое богатство.."
Как хорошо, что он есть, этот блокнот! Прекрасны молодые строки его первой страницы: "Рано утром приехал в Симферополь, взял билет. Зашел к Орлову. Уговорил его на "скачок" в Москву. Сутки в поезде. В Москве остановились в общежитии Литинститута у Рубцова. Жили три дня. Днем Орлов "тралил" редакции, добывал деньги за опубликованные стихи. На радиостанции "Юность" взяли два моих небольших рассказа. Вечерами — точнее, каждый вечер — стихи, песни, ну и, конечно, всё это под какое-то грузинское вино".
Старый, добрый блокнот! Он ободряет меня. Хотя сегодня, слава Богу, и без записей в нем "…я помню явственно, до слёз" всё, что происходило тогда, в шестьдесят третьем году.
…Я СЛУЖИЛ В ЗЕНИТНО-РАКЕТНОМ ПОЛКУ, прикрывавшем областной город Крыма, а мой товарищ Володя Орлов — жил в этом городе и был детским, крымским поэтом и с семьей жил на литературные заработки. Что это означало, мог понять только тот, кто сам пробовал жить и перебиваться "вольными хлебами"… Часто публиковался в "Мурзилке", "Пионере", всевозможных календарях и сборниках, изредка выпускал тоненькие, но отдельные книжки. Володя Орлов — темноглазый, толстенький, веселый, много работал. В южном областном городе он, при желании, мог бы найти себе какую-то постоянную работу. Ну, это вечный разговор! Мог бы, но как истинный поэт, как вольная птица — выше сытости ценил личную свободу. Вот почему только такого друга можно было с полуоборота, с внезапного приезда увлечь, уговорить на поездку с собой в Москву и в края неизвестные… Только такой мог выслушать и зажечься, снять с семейной сберкнижки чуть ли не последние деньги, позвонить жене: "Я уезжаю со Славой Шурыгиным искать могилу отца… Какого отца? Славиного отца, который в войну погиб на Смоленщине. Думаю, что денечка на четыре. Заодно в Москве, в издательствах свои поплавки проверю!"
Ну, а дальше всё, как в блокноте: сутки в поезде и трое в Москве. Была почему-то у Орлова в день нашего приезда в столицу какая-то абсолютная уверенность, что Рубцов здесь, но не на лекциях в Литинституте, а в общежитии, что на улице Добролюбова, 9 дробь 11.
Искали недолго. Какой-то длинноволосый взлохмаченный студент сориентировал нас: "Посмотрите, на втором этаже, направо. Комната у окна!" Нашли эту угловую комнату, постучали. Из-за двери услышали: "Заходите! Не заперто." Зашли.