"Убиваемые шевелятся, вздрагивают плечами, сгибают-разгибают ноги, будто впали в дурной сон и вот-вот должны проснуться… Подбежал Плохиш с канистрой. Аккуратно облил расстрелянных.
— А вдруг они не… боевики? — спрашивает Скворец у меня за спиной. Я молчу. Смотрю на дым. И тут в сапогах у расстрелянных начинают взрываться патроны. В сапоги-то мы к ним и не залезли. Ну, вот и спрашивать не надо…"
Точно так же, спустя время уже чеченцы убьют и Скворца, и Язву, и Андрюху Коня.
"Пацанов убили, — думаю я и морщусь. — Господи. Им бы жить!" — хочется мне закричать…"
Придет время, и герой романа убьёт в упор своего чечена. И выживет, один из немногих в отряде.
Придет время, и уже опытные, обстрелянные ребята сами будут рваться в бой и мстить за погибших друзей. И отказываться — даже контуженные и раненые — уходить из отряда, потому что их уже связывает зарождающееся военное братство. Придет время — и выбитые из своего здания бойцы не будут уже чувствовать ни холода, ни голода, будут брести часами по холодной воде, ибо выйти из воды — означало умереть.
В романе Захара Прилепина практически нет отрицательных образов. Даже трусоватый Руслан со временем вписывается в их отрядную жизнь. Все, как братья, у всех всё общее. Но и к этому братству они пришли лишь через законы войны. Или будут вместе и выживут — или каждый за себя, и все погибнут. На войне нет места эгоизму.
В "Патологиях" есть всё: и героизм, и мужество, и храбрость, и постоянное, бесшабашное пьянство, иной раз с перебором, заканчивающееся гибелью собственных друзей. Есть какая-то партизанщина, бездарное планирование операций, равнодушие иных командиров к судьбам рядовых бойцов. Всё это не декларируется, не утверждается языком газеты и публицистики, а следует из сюжета произведения, из действий его героев, органично вписывается в художественную ткань романа.
Удачей романа "Патологии" я считаю соединение, с одной стороны, той доподлинной окопной правды, которую знают лишь те, кто сам воевал, деталей военного быта, реальных подробностей боевых операций, а с другой стороны — талантливого исполнения литературного замысла.
Вслед за романом появились военные рассказы, вошедшие в книгу "Грех". В чём-то эти рассказы посильнее и помастеровитее романа. Как бы в противовес господствующей политике автор дает читателям образ сильного и мужественного героя, что и не нравится многим критикам, певцам пустого и серого постмодернизма.
Появились и достойные сотоварищи Захару Прилепину. Аркадий Бабченко с "Алхан-Юртом" и "Взлёткой", Александр Карасев с фронтовыми рассказами "Ну, ты, мать, даешь", "Готический замок" и другими. А еще — Евгений Даниленко "Дикополь", Илья Плеханов "Ромарио", Павел Андреев (Афганистан), Андрей Грешнов (Афганистан), Игорь Фролов (Афганистан), Алексей Суконкин (Чечня), Дмитрий Сухоруков (Югославия), Рустем Бизянов (Чечня), Алексей Наумов, Денис Бутов, Валерий Горбань, Вячеслав Немышев. Интересную имитацию дневника воюющего солдата написал журналист И.Анпилогов "Уроки армии и войны или хроника чеченских будней. Из дневника солдата-срочника".
Недавно, в 2010 году, в журнале "Молодая гвардия" вышла интересная повесть Игоря Бойкова "Закованные в цепи", о пленниках чеченского зиндана. Увы, это уже не традиции Толстого и Лермонтова, это куда страшнее. Как и положено, либеральная наша критика принялась эту повесть всячески поносить, оправдывая чеченцев и почему-то упрекая повесть… в антисемитизме. Неужто чеченские боевики стали иудеями? Кстати, тот же антисемитский упрек звучит и в статье американской славистки Анны Бродской "Чеченская война в зеркале современной российской литературы". Конечно же, отмечается жестокость прежде всего русских солдат, но, самое смешное, упреки русских писателей в адрес чеченских боевиков Бродская тоже сравнивает с упреками в адрес евреев. Может быть, и Шамиль Басаев стал евреем, и это евреи захватили "Норд-Ост" и бесланскую школу?
Они проходят через страх смерти, и, постепенно обретая чувство боевого товарищества (может быть, главное на этих неидеологических войнах), крепнут как личности, как герои. Если эти герои, возвращаясь домой, оказались не востребованы, не государство ли виновато в том, что многие из них ушли в криминал? Поразительно, но эта новая военная проза, будучи прозой лирической, как правило, лишена острого сюжета, лишена динамики, она, как правило, экзистенциальна. Люди думают и переживают. Люди воюют и погибают, убивают и защищаются. Это не закрученный боевик.