А о России этот самодельный лях пишет: "У неё нет выбора. Она приговорена или быть частью цивилизованного мира или вообще не быть". И потому, говорит, "дорогу из Парижа в Москву я воспринимал, как сибирскую ссылку боярыни Морозовой". Он без конца повторяет тупоумные гнусности, давно оглашенные другими. То, что сказал о России только что, мы слышали, например, от сукина сына Альфреда Коха, друга Чубайса, вскормленного той же сукой демократии. Но вот лях едет, едет и приехал. И что? "Родина пахнет жигулёвским пивом". А сам он, как признается позже, пахнет одеколоном и спермой. "Родина складывается из пустоты".Да, так думали твои ляхи, шведы, французы, англичане, американцы, немцы... И горько ошиблись.
Итак, лях уже в Москве. И чем занят? "Когда я, аспирант Института мировой литературы, познакомился с французскими дипломатами в их посольстве, мне так хотелось сказать им что-нибудь антисоветское, выдать все секреты..." Но никаких секретов не было, кроме одного: под видом аспиранта в посольство пришёл — бум! бум! — олух царя небесного. Ну, ещё секрет, как такого олуха приняли в ИМЛИ. Однако и этот секрет французов не интересовал. Но апсирант хаживал и в американское посольство и там "пытался внушить послу, что его русский шофер непременно служит в КГБ". Ну, какой право идеалист! Как будто посол сам не знал, что к чему. И не обязательно было шоферу служить в КГБ, но уж на беседы-то его, конечно, приглашали. А где иначе? А кто по-другому?
НЕНАВИСТЬЮ К СВОЕЙ СТРАНЕ и готовностью принимать от поляков плевки дело не ограничивается. "Что мне Чили? — восклицает твидовый.— Моя ненависть к системе достигла таких степеней, что Альенде в моих глазах был заранее объе..." Тут следует матерщина. Что ни говори, но, увы, это древняя часть родного языка, и обычно она западает людям за пазуху с детства. Но Ерофеев, выросший в мире мерседесов и черной икры, твидовых портков, банкетов и минетов, не мог там узнать её. Он признаётся: "Уже позже я учил мат, как иностранный язык". И выучил плохо, употребляет мат и близкие к нему слова неуклюже, неграмотно, комично, однако очень назойливо, ибо уверен, что это придаёт ему литературную и человеческую значительность. То же самое видим, например, у критика Бенедикта Сарнова, выросшего на пороге Елисеевского магазина и вспоенного томатным соком.
Самое любимое слово Ерофеева мы уже слышали: г..... Но любит он ещё и другие бранные слова, особенно нецезурные, а также их производные. Извините, читатель, но уж парочку примеров его невежества и в сфере непотребства я всё-таки приведу. Есть грубое, но смачное выражение, "как в лужу пёр...ь". Ерофеев пишет здесь "перД...ь". Он знает, что в инфинитиве этого глагола действительно есть буква "д", но ему неведомо, не сказали ни папа-посол, ни мама-послица, что в русском языке иные слова при изменении их формы порой теряют кое-какие буквы. Здесь именно такой случай. Русский язык-то прихотлив, месье, в нём немало трудно объяснимых странностей, их, ясновельможный пан, гуляя по Елисейским полям, как и стоя за рокфором в Елисеевском магазине, постичь невозможно. Не знает французский поляк и того, что иногда для выяснения сомнительной буквы в слове его форму надо изменить так, чтобы на эту букву, на этот слог падало ударение, и потому пишет: "Они нам засИрают мозги..." Ну, образуй существительное от этого глагола, ведь так просто, и всё будет ясно: засеря. Не знает, не понимает, не сечёт. А ведь кончил аспирантуру при ИМЛИ! Написал диссертацию о Достоевском! И этот человек, не осиливший русский мат, лезет к нам со своими размышлизмами о Достоевском, Ницше, Соловьёве, Бердяеве...
Но вот что дальше в прерванной цитате: "Моя ненависть достигла таких степеней, что я пришел в полный восторг от хунты Пиночета, торжества ЦРУ. Мне было приятно, что Альенде убили. Мне было радостно, как завыла Москва". Восторг идеалиста!
И ему "нравится думать" о смерти, об убийстве не только известных ему людей, которых он ненавидит, но и о совершенно неведомых ему, например, — об убийстве молодых дворянок: "Лежу — представляю..."
Если за неистребимый смрад изо рта в конце концов его укокошат, мне не будет приятно, я не возрадуюсь, даже не скажу "Давно бы пора", а его читатели не должны, просто не имеют морального права возмущаться подобным способом очищения атмосферы родины.
Возможно, у Ерофеевых такого свойства радость — фамильная. Отец тоже радовался, когда умер его начальник Вышинский. Он однажды обыграл его в шахматы. И с тех пор, говорит сынок, у министра иностранных дел не было иных забот, как только притеснять папочку, вот и четырехкомнатную квартиру вместо трехкомнатной не давал... Однако, можно ли этому верить или нет, не знаю: ведь так рассказывает сын, а он столько гадостей наговорил даже о своих родителях! Порой, говорит, я видел в них "бешеных собак в смокинге и в длинном вечернем платье".