Впрочем, конфетти и фантики либеральных смыслов гроша ломаного не стоят даже на блошиных рынках Парижа. И не фальшак от Ратманского меня занимает. Просто, думая о беспомощности вольных художников создать хотя бы иллюзию, чтобы было что утрачивать, меня одолевают иные вопросы:
кто мы? — спрашиваю я себя, — если гордимся Пушкиным и бросаем камни в царскую Россию?
кто мы? — спрашиваю я себя, — если клянем "кровавого" Николая и зырим, как "царь Борис" палит из танков по Парламенту?
кто мы? — спрашиваю я себя, — если предаем самый пышный Двор Европы и, прилипнув к экранам, слюну пускаем по монархическим сказкам Виндзоров?
кто мы? — спрашиваю я себя, — если без ума от технологий "Аватара", а "метафора Эйзенштейна" — да черт бы с нею?
"Один сезон наш бог — Ван-Гог, другой сезон — Сезанн!"
Ведь никто не заставляет нас то разоблачать русских, то свергать с пьедесталов советских богов и рыдать над "Богатые тоже плачут". Но мы разоблачаем. Но мы свергаем. Ни Двора уж, ни кола. Ветхозаветные "фром май харт" — в утешение.
P.S. На "фром май харт", кстати, сейчас так и выражаются. "Би Инглэнд уот ши уил, уив ол хё фолтс, ши из май кантри стил". Что в переводе господина Десятникова значит: "Какой бы ни была Англия, со всеми её пороками, это — моя страна".
Фёдор Бирюков -- Апостроф
Эрнст Юнгер. Семьдесят минуло 1965-70 (Излучения III). — М.: ООО "Ад Маргинем Пресс", 2011. — 704 с.
"Достигнут библейский возраст — довольно странное ощущение для человека, который в молодости никогда не надеялся дожить даже до тридцати", — так начинается книга Эрнста Юнгера, дожившего, кстати, до истинно библейского возраста — почти 103 года. Вся разница лишь в том, что ветхозаветные патриархи в такие годы, пригладив бороды, заводили детей, а сегодня — да и позавчера уже — единицы дотянувших до столь ослепительно-белоснежных седин с помпой укладываются в гроб, он же ковчег для рискованного плавания в лучший мир.
Но возраст есть возраст, он требует уважения, и не важно, как двигаться дальше: с люлькой по жизни, или же — в катафалке из жизни. Главное — движение. Библейский человек был явно здоровее нынешнего — последнего? — человека, а потому искреннее удивление по этому поводу такого мощного старика, каким был немецкий воин-писатель Юнгер, вполне оправданно. Но чем же еще столь удивительна наша урбанизированная жизнь, как не такими вот феноменами?!
Для русского читателя любое очередное издание германского литературного кшатрия на русском языке — событие, новость, а для многих — и радость. Признаюсь, приобретя на днях в магазине этот совсем не дешёвый и увесистый том, я испытал почти детский восторг — оттого, что в жизни случилось нечто хорошее. Юнгер снова будет курить черешневую трубку, рассказывать были — словно античные поэмы — и угощать терпким красным вином — как та кровь, которой русские и немцы щедро оросили почву Европы в минувшем XX столетии.
В России уже издано достаточно работ старины Эрнста, чтобы заинтересованный читатель мог сформировать вполне адекватное и объёмное представление о масштабах и формах этого необычного литературного явления. Мы изучили хрестоматийные труды "Рабочий" и "Тотальная мобилизация" (там Юнгер ловко преодолел модный марксизм, не опровергая при этом бородача Карла, но обнажая его поверхностность в целом ряде важнейших мировоззренческих вопросов). Прочитали пронзительно дерзкую, героическую и по-античному трагическую новеллу "Лейтенант Штурм". И раннюю, романтически-радикальную публицистику ("Националистическая революция"). И загадочный, сумрачно-сказочный роман "На мраморных утёсах". И тревожный утопично-тоталитарный (в исконном, хорошем смысле слова) "Гелиополь", чем-то напоминающий по стилю Германа Гессе. И две различные версии "Сердца искателя приключений". И толстые тома дневников разных лет: от юношеских записей времён Первой мировой войны ("В стальных грозах") до записок после Второй мировой войны ("Годы оккупации"). Теперь вот новые записи, запечатлевшие раннюю осень патриарха… Но даже эта осень получилась длиною в целую жизнь, какой удостаивается далеко не каждый смертный.