Цифры, которые приводит автор, поддерживают эти впечатления. Так, мы узнаем, что "в Ленинграде в 1939 году евреи составляли 69,4% всех дантистов, 58,6% фармацевтов и провизоров, 45%, адвокатов, 38,6% врачей, 34,7% юрисконсультов, 31,9% писателей, журналистов и редакторов, 24,6% музыкантов и дирижеров… Московская статистика была почти такой же". Новая цитата: "Чем выше в советской статусной иерархии, тем выше процент евреев. В 1936/37 годах в Москве евреи составляли 4,8% всех учащихся 1-4-х классов, 6,7% — 5-7-х классов и 13,4% — 8-10-х классов. Среди студентов вузов их доля равнялась (в 1939-м) 17,1%, а среди выпускников — 23,9%. В 1939 году евреи составляли… 19,6% всех врачей Советского Союза. В Ленинграде на долю евреев приходилось 14,4% всех продавцов и 37,9% директоров магазинов. В Красной Армии в 1926 году доля евреев среди слушателей военных академий (8,8%) почти в два раза превышала их долю среди командиров (4,6%) и в четыре раза — среди всех военнослужащих (2,1%). В РСФСР в 1939 году евреи составляли 1,8% школьных учителей и 14,1% — научных работников и преподавателей вузов". Конечно, все они были очень "идейными", в советском смысле этого слова. Это объяснимо и с экономической, и с националистической точек зрения. Так, говорит автор, "Как сказала в своем знаменитом — и, по-видимому, глубоко искреннем и горячо принятом — выступлении на вечере выпускников средних школ в Колонном зале Дома союзов 1 июня 1935 года одноклассница Раисы Орловой Анна Млынек, (…) Самая высшая точка на земном шаре — пик Сталина — завоевана нашей страной. Самое лучшее в мире метро — метро нашей страны. И самое высокое небо — над нашей страной; его герои — стратосферовцы. (…) Быстрее, дальше и лучше всех летают, бегают, учатся. рисуют и играют в нашей стране!.. Да, такими и должны быть мы, первое поколение, рожденное революцией". Конечно, высшей точкой земного шара является не пик Сталина, а Эверест, но такая ошибка только усиливала советский пафос речи. Именно так, судя и по моим воспоминаниям, должны были чувствовать дети тогдашней элиты.
Тем тяжелее было, когда террор ударил и по ней. Недаром этот эпизод (а не раскулачивание, например) известен в истории под названием "большого террора". Но таково основное противоречие любого тоталитарного режима. В данном случае — социалистического. В основе лежит утопия построения такого общества, которое подчинялось бы "хозяевам", как машина. Для этого необходимо, чтобы люди, составляющие это общество, были так напуганы, "что боялись пошевелиться". Это достигалось террором. Но террор должен для этого распространяться и на правящий слой общества. Он даже более подозрителен благодаря большим возможностям. Слёзкин так и пишет: "Члены политической элиты были непропорционально представлены среди жертв Большого Террора, но они не были большинством среди пострадавших. Евреи, не очень многочисленные среди неэлитных жертв, пострадали в пропорциональном соотношении много меньше других этнических групп. В 1937-1938 годах около 1% всех советских евреев было арестовано по политическим обвинениям — против 16% поляков и 39% латышей. В начале 1939 года доля евреев в ГУЛАГе была на 15,7% ниже их доли в советском населении. Причиной этого было то обстоятельство, что евреи не подвергались преследованию как этническая группа". Благодаря этому первые протесты, дошедшие до широкой публики, были написаны еврейскими авторами, но так как перед этим евреи служили опорой режиму, в частности, и авторы протестов, то эти протесты имели двусмысленный характер. В них (в частности, в воспоминаниях Евгении Гинзбург, о которых пишет автор) слышалась жалоба: "За что? Мы так верно служили этому режиму, готовы были и дальше служить ему опорой". В книге приводится характерный диалог между супругами Улановскими, вернувшимися тогда в СССР из Америки, где они "работали" советскими агентами: "Когда при очередном аресте я недоумевала: "Что же делается? Почему? За что?" — отец [т.е. ее муж, агент ГРУ] спокойно ответил: "Что ты так волнуешься? Когда я рассказывал, как расстреливали белых офицеров в Крыму, — не волновалась? Когда буржуазию, кулаков уничтожали — ты оправдывала? А как дошло дело до нас: Как, почему? А это с самого начала так было". Я ему резонно: "Я понимаю, что когда людей убивают — это ужасно, но раньше мы знали, что это нужно для революции. Но тут же не дается никаких объяснений!" И мы стали искать в прошлом — когда же началось". Действительно, можно понять, что количество еврейских имен среди осужденных заставляло настораживаться, но, с другой стороны, еврейство тогда было в такой степени опорой режима, что предположение об антиеврейском характере террора тех времен совершенно нереально. Так, автор пишет: "В самом деле, советская тайная полиция — святая святых режима, известная после 1934 года как НКВД — отличалась чрезвычайно высоким процентом представительства евреев. В январе 1937 года в канун Большого террора среди 111 "руководящих работников" НКВД насчитывалось 42 еврея, 35 русских, 8 латышей и 26 представителей прочих национальностей. Во главе 12 из 20 отделов и управлений НКВД (60%, в том числе — государственной безопасности, тюрем, лагерей, милиции и депортаций) стояли люди, назвавшие себя по национальности евреями. Самое престижное и секретное из всех подразделения НКВД, Главное управление государственной безопасности, состояло из десяти отделов: главами семи из них (тюрем, охраны, контрразведки, особого, иностранного, секретно-политического и учетно-регистрационного) были выходцы из черты оседлости. Дипломатическая служба была почти исключительно еврейской специальностью (как и шпионаж в пользу Советского Союза в Западной Европе и, особенно, в Соединенных Штатах). Начальниками ГУЛАГа с 1930 года, когда он был сформирован, по ноябрь 1938-го, когда Большой террор в основном завершился, были евреи. Как писал об одном из своих персонажей по прозвищу "Полтора жида" Бабель (сам когда-то служивший в тайной полиции, водивший дружбу с несколькими видными палачами и, в конце концов, признавшийся в терроризме и шпионаже), "у Тартаковского душа убийцы, но он наш. Он вышел из нас. Он наша кровь. Он наша плоть, как будто одна мама нас родила". Конечно, опираясь на такую опору, было бессмысленно планировать антиеврейскую кампанию. Но эти вопросы — в четвертой главе, а наиболее болезненные для нас содержатся в главе третьей.