Это положение вещей в корне изменилось в XX веке. Расцвет естественнонаучных знаний вкупе с техническими применениями привел к тому, что лидерство науки было признано закономерным, а идущая по их стопам революция технической оснащенности быта обеспечила прикладным дисциплинам ранг такой высоты, какая не снилась даже наукам фундаментальным. Это усилило прагматизм общества и ослабило находящиеся с ним в противофазе эмоциональные воззрения — идеализм и романтизм. Повышение жизненного уровня развитых стран и широкая пропаганда образа "общества потребления" с его культом денег, комфорта и удовольствий довершили начатое. Сегодня разговор о возможных достижениях естественных наук, по сути, сводится к одному: дают ли они материальную выгоду, тогда как вопрос о моральной их стороне часто даже не возникает. Кажется, что такая дегуманизация общества имеет прямую связь со снижением статута искусства как такового.
В то же время явление обратной направленности, когда коммерческая, развлекательная и пропагандистская составляющие рынка искусства стали постоянно расти, привело к модернизации его институтов, а само искусство во многом превратило в бизнес. И руководят этой отраслью бизнеса люди, далекие не только от идей гуманизма, но от этики и эстетики, что вылилось в создание беззастенчивой империи масскульта, рядом с творчеством и не стоящей, а с другой стороны — в ревизию серьезных, классических его ветвей.
И вот, наряду с нигилистическими заявлениями культурологов о конце истории, музыкальной композиции, живописи, поэзии, романа сегодня отчетливо заявляет о себе кампания по обновлению классики, возводящая её в пик моды. Осовременивание сюжета, облегченность восприятия, новые аранжировки классических сочинений делаются не только ради успеха (одно из знаковых сегодня слов!) и роста дивидендов, но для отчуждения людей от духовных и непостижимых в смысле высоты мастерства работ старых художников. Последствия этого настолько непредсказуемы, что сакраментальный вопрос — "Что делать? Делать-то что?", или по-французски, но в русской транскрипции — "Ке фер? Фер-то ке?", как вслед за Тэффи с безнадежным отчаянием твердила когда-то русская эмиграция первой волны, буквально преследует и нас. Нас, но не менеджеров от искусства. Они — люди деловые, не могут позволить себе сомнений. Для них — приспособить классику к сегодняшнему дню — "всего и дел-то": убрать идейный накал, эпатажно осовременить постановки, вынести "на пленер" концерты легкой классической музыки, привлечь внимание к шумным, еще лучше, скандальным инсталляциям, ставить театральные спектакли не по оригинальным сочинениям, а "по мотивам" творчества авторов. И, главное, утверждать, что эти создания творческой импотенции — не что иное, как современное осмысление высокого искусства. На мнение же "обывателей", не согласных с таким оболваниванием людей, молодых в первую очередь, и снижением морали, они и вовсе внимания не обращают.
Но и у них бывают "проколы". В этой, казалось бы, логически выверенной цепочке преобразователи мира искусства упустили одно звено, без чего все усилия грозят пойти прахом. Это — годами проверенные, авторитетом великих художников славные школы искусств, где в атмосфере истинного творчества учат не только техническим навыкам, но думать, чувствовать, искать. Как после выступлений музыкантов, увлекающихся и способных вести за собой, слушать "серьезную" музыку, сыгранную технически, без участия головы и сердца, как смотреть спектакли, занимательные лишь трюкачеством актеров? Дисбаланс между тем, чему учат в таких школах, и тем, чего хотят от артистов менеджеры, огромен. Как свести его к нулю и с чего начать? Самый простой путь — использовать меркантилизм, но он в данном случае почти всегда обречен на провал. Настоящий учитель — подвижник своего дела, и потому чаще всего неподвластен материальному соблазну.
А если взяться с другого конца? Ведь ни одна школа искусств не может обойтись без показа своих работ, для чего организуются музыкальные и театральные конкурсы, смотры, показы, фестивали. За примерами ходить недалеко: впечатления о последнем Конкурсе имени П.И. Чайковского свежи. Конкурс — мощнейший рычаг воздействия на стихийно свободных музыкантов, а добиться контроля над наиболее авторитетным из них и многообещающе, и лестно. Мысли, подобные этим, вероятно, барражировали в головах устроителей XIV Конкурса имени Чайковского, решивших предложить помощь в его проведении, а заодно и проверить нашу реакцию на попытки его реформации. Результаты этой помощи, хорошие и не очень, известны. О реформировании скажу, не боясь обвинений в ретроградстве, — "Не дай Бог!" А о лестном внимании разного рода благожелателей определенно высказался Александр Сергеевич Грибоедов: "Минуй нас больше всех печалей и барский гнев, и барская любовь!"