Эти интенции были заложены в "генетическом коде" русской цивилизации и проявлены не только достижениями советского периода, но и движением её "встречь солнцу" в XVI-XVII веках, когда русские "первопроходцы" осуществили грандиозный прорыв к Тихому океану, вполне сопоставимый с европейской колонизацией Америки веком ранее. Можно указать также на победу русского оружия над "Великой армией" Наполеона в ходе Отечественной войны 1812 года. Или на присоединение Кавказа и Средней Азии. Или на строительство Транссиба в начале ХХ века, превзошедшее по своим масштабам и темпам создание трансконтинентальной железной дороги в Соединенных Штатах.
ГКЧП, который обратился бы именно к этим интенциям русского народа, пусть даже несколько трансформированным в советском проекте, не только имел все шансы на успех — он был просто обречен на него. И не случайно известие о создании ГКЧП, прозвучавшее по радио и телевидению утром 19 августа 1991 года — было воспринято подавляющим большинством населения страны с облегчением и даже радостью. Однако затем странный ступор и полное бездействие "гэкачепистов" показали всю фарсовость и провокационность этой акции с участием ряда высших должностных лиц Советского государства. И все те, кто хотел и мог поддержать сохранение советского проекта, ощутили за красивой обёрткой пугающую метафизическую пустоту.
Вовсе не обязательную и абсолютно неприемлемую в тех условиях. ГКЧП выступил в роли, условно говоря, "коллективного Горбачёва", а не "коллективного Сталина". Могло ли всё быть иначе? В тех условиях — вряд ли, практически невозможно. Однако принципиально — вполне могло.
Советский проект показал, что переход от одного технологического уклада к другому, более высокому и сложному, может осуществляться на основе коллективного, даже соборного действия, без расщепления "традиционного" общества на "свободные атомы рынка", что в теории со времен Адама Смита и Гоббса считалось едва ли не обязательным условием прогресса.
Советский проект показал, что такое коллективное, соборное действие имеет гигантские преимущества над механическим, внешним объединением индивидуальных усилий, его "коэффициент полезности" гораздо выше, чем у "обычных" антагонистических обществ.
Советский проект показал, что он способен к самостоятельному, самодостаточному и самоцельному движению по всему спектру человеческого развития, значительно увеличивая его "степени свободы" и "степени мерности".
Советский проект показал высшую меру социализации человека, практически недостижимую в рамках "гуманистических" проектов и сопоставимую с таковой в рамках проектов религиозных: "положить живот свой за други своя" в рамках советского общества было делом не исключительным, а вполне массовым и регулярным, даже не на уровне подвигов, но и в быту (формирование "человека нового типа", по сути, евангельского образца).
Советский проект продемонстрировал и новый тип межгосударственных и международных отношений, основанный не на господстве и подчинении, а на жертве и даре, с безусловным уважением к правам и достоинству каждого народа и каждого государства. При сохранении Советского Союза — даже в самом редуцированном его качестве — очевидно были бы невозможны ни война в Югославии, ни вторжения американских войск в Афганистан и Ирак, ни нынешняя "гражданская война" в Ливии с участием ряда западных держав в пользу одной из сторон конфликта (тут уже поневоле вспоминается гражданская война в Испании 1936-1939 гг., ставшая прологом Второй мировой войны). Всего этого не могло быть в случае присутствия Советского Союза на политической карте мира (в данном контексте сдачу советским руководством Ирака в 1990 году следует рассматривать как симптом "смертельного отравления" СССР).
Но его роль как альтернативного проекта развития человечества вовсе не исчерпывалась указанными выше социально-политическими аспектами. Не менее важными следует считать и метафизические аспекты, связанные с существованием СССР.
И здесь я полностью согласен с Сергеем Кургиняном, который указывает на то, что именно советский проект удерживал собой высшее единство человечества, не давая ему провалиться в бездну гностического неолиберализма, того "рыночного фашизма", который делит людей на существ "первого", "второго" и "третьего" сорта по их отношению к собственности, которая в таком случае выступает не как функция, а как аргумент человеческого бытия.