Вообще, почитание Евгения Всеволодовича, культ Головина только начинаются. Причём, культ не в метафорическом смысле, но в прямом. Есть обычные люди, а есть металюди. Даже не вдвойне, но в тысячу раз. Люди, у которых всё настолько насыщенно, что это производит ошеломляющее впечатление. Так, для Головина подвигом было войти в метро. Когда его видели контролёрши, они сразу начинали свистеть. И на вопрос — зачем вы это делаете, не могли ничего ответить. Головин при этом не был пьян или плохо одет. Просто от него исходили лучи такой концентрации бытия, которые зачастую воспринимались как пощёчина, скандал. Человек с таким внешним видом, выражением лица, жестами просто не мог находиться в той среде. Мягко сказать, что эта среда его не принимала, — она просто визжала, когда замечала взгляд, мимику Жени. Головин — это фигура, которая требует раскрытия. И, на мой взгляд, мы начинаем эпоху с Головиным. Я говорю не о воспоминаниях — они имеют своё значение, но здесь речь идёт о его постижении.
На этом дне рождении был один из друзей Головина, некогда ставший участником замечательной истории, которая приобрела статус фундаментального мифа. Головин учил, что внешний мир надо воспринимать как удар. И как-то он шёл по улице с другом, они говорили о философии, и в это время навстречу показалась мощная компания урлы. Женя подошёл к вожаку, ударил его по лицу и упал замертво. Удивлённая компания, пару раз пнув Женю, естественно, принималась за его спутника. Эта история рассказывалась целым поколениям, которые на ней выросли, пытались воспроизвести, повторить, осмыслить, что же это такое было. И вот та же история была рассказана несчастным компаньоном Головина, попавшим под горячую руку. И что поразительно, рассказ был вялый, невнятный, как бы оспаривающий величие сложившегося мифа. Хотелось сказать — замолчите, перестаньте. Вы осенены светом гениального происшествия, которое по своей не очень прозрачной этике, по своему экзистенциальному напряжению напоминает лишь дзен-буддистские практики. Если добавить отечественную урлу, заснеженную Москву, можно представить, какая степень метафизической энергетики во всём этом была.
Истории, которая связаны с Головиным, либо переходят в эти метафизические вечные мифы, которые для нас так же живы, как и для их участников, а в качестве своей документальной стороны — они стираются, неинтересны. Головинская мифология, его мессиджи, его абсолютно невоспроизводимая ирония — всё это очень живо.
И голос, интонации Головина требуют самого бережного отношения. В словах он передавал такое обилие дополнительных, очень тонких сведений, которые не отождествлялись с тем, о чём он формально говорил — он мог, например, говорить о футболе, но так, что слушатель был как "баня паки бытия", как будто его обмыли потусторонними водами. Таково было воздействие головинского дискурса.
Александр Дугин
ТОЧКА РАЗРЫВА
Кто такой Евгений Головин? Это очень трудный вопрос. Тому, кто его знал, каким-то образом касался его орбит, объяснять, кто он такой, глупо, а тому, кто не знал, — скорее всего, бесполезно.
Можно сказать, что он — гениальный поэт, мастер образа, слова; бард, музыкант. Или, допустим, — культуролог, философ, филолог, литератор и литературовед. Или, что он — переводчик и эрудит: французский, немецкий, испанский, английский, греческий, иврит, латынь — никто не мог точно сказать, сколько он знал языков. Или, положим, — мистик, алхимик, мифолог, традиционалист. Но все характеристики подобного рода ни в коей мере не затрагивают сути дела, они — лишь круги на воде. Да и он сам, случайно прочитывая что-то подобное о себе, обычно переходил на жаргон, давая понять, что это — какая-то чушь.