Крепостные стены Изборска встали вокруг уличного "зала", как древний хор, и задали необходимо высокую и вместе старинно родную русскую интонацию доверчивости и любви. Мы были дома! И история становилась домом. Лауреаты позабыли, что они доктора наук, генеральные директора, президенты, председатели советов, настоятели и наместники, а были просто хранители Царского Села и Петергофа, вятских сел и псковских палат, монастырей и храмов. И каждое их слово было о дорогом общем, наследованном, так что, не взглядывая на сцену, вы не слышали бы большой разницы в бережном беспокойстве об общем деле между архимандритом Тихоном (Секретаревым) или археологом Леонидом Беляевым, между вятским предпринимателем Олегом Жаровым и псковским его коллегой Николаем Загоруем, между председателем центрального совета ВООПиК Галиной Маланичевой и реставратором Натальей Ткачевой. И вековые стены из хора становились галеркой и сами слушали гостей с надеждой, что теперь всё пойдет, как в лучшие годы, — спокойно и ровно, словно и сами эти стены тоже, наконец, почувствовали себя дома, не только защищающими, но защищенными. Русская история, столь долго разрываемая, наконец, срасталась и заживала.
Наверное, впервые я услышал в себе в этот час искренне неудержимые, детски радостные, от полноты сердца излетающие слова Александра Васильевича Суворова: "Мы — русские! Какой восторг!" Слова рвались сами, и я не удержал их, и по реакции "зала" увидел, что они кипели в этот вечер во всяком сердце. Опускались сумерки, незаметно потемнело — церемония была долгой, но по окончании всё не хотелось расходиться, всё хотелось продлить это нечастое чувство единства. И боязно было спугнуть его поспешным обобщением. Как трудно было назвать праздничный день в Михайловском и проступающее чувство возвращающегося слова при яснополянском вручении премии.
Было только ясно, что перелистывается какая-то важная страница, что жизнь еще за себя постоит. Её телевизионным бегом ежеминутно меняющихся лженовостей и интернетовской вирутуальностью не собьешь. У неё оказалась хорошая память — получше, чем у нас. И земля под ногами менее сыпучая, чем заменившая в нашем сознании твердый путь пыль времени.
Это были обычные, случайно сошедшиеся события, но я оглядываюсь на них с особенной благодарностью, потому что они что-то собрали в душе. Как будто до этого шел во мгле и тумане, а тут развиднелось, и под ногами оказалась если и не столбовая дорога, то надежная тропа. А уж тропы, известно, как ручьи к рекам, приводят к дорогам. А может быть, мы просто долго пытались открыть окно наружу, а оно, оказывается, открывалось внутрь — в собственное сердце, туда, где "загадка жизни, загадка смерти", а не такие "пустяки, как перекройка земного шара".
Бог с ними, с образами. Жизнь возвращается и ищет нашего понимания, чтобы дальше идти вместе.
г. Псков
Борис Лизнёв -- Первый план
Прошедшим летом во время моего пребывания в деревне умерла Мария Ивановна — местная медсестра, которая всю жизнь всем помогала. Ночью ли, днём ли, близко, далеко, она всегда старалась оказать больным помощь. Кроме неё, в заброшенной деревне не было больше никакого медперсонала. Деревенскую церковь закрыли в тридцатые, превратив в школу, а потом здание и вовсе стало заброшенным. Но Марья Ивановна и ещё несколько старушек поддерживали православную традицию. Служили заупокойную литию, читали псалтырь, соблюдали правила, как могли.
Она умерла. Из города приехал батюшка отпевать её. Собрались оставшиеся старушки. Когда батюшка закончил панихиду, он обратился к ним со словами, которые, на мой взгляд, прозвучали несколько странно. Сразу же началось обличение присутствующих. В неправильной жизни, в том, что они грешники, живут не по-христиански, не соблюдают посты, не стойко следуют церковному уставу и, самое главное, что они — виновники всего, что происходит в деревне и чуть ли не во всей стране. "Вы не сохранили церковь!", — говорил батюшка, "почему вы не сражались, не легли костьми, чтобы сохранить её в тридцатые годы?".