Исторически монументальный масляный натюрморт олицетворял собой дикое, неистовое вожделение автора, творца превозмочь предмет и кисть, технику и построение. И наконец, подчинить своей воле сам предмет — овладеть им полностью, заключить на плоскости холста саму его суть. Сделать апельсин и бугристый лимон более душистым, чем собратья в ближайшей овощной лавке, копчёный балык самым сочным и самым янтарным из всех, который зритель когда-либо видел в своей жизни, представить вино в бокале или бутыле — небесным нектаром, дарованным после десятилетней засухи и путешествия сквозь пустыню. В каком-то смысле это занимало ту нишу, где позже воцарятся фотография или новомодный западный гиперреализм. И это было бы прекрасно и поразительно, если бы в то же самое время не создавались такие полотна, как "Последний день Помпеи" и не вели свою деятельность передвижники.
И тут перед нами снова возникает проходящая в ЦДХ выставка. Натюрморт, безусловно, заслуживает собственной экспозиции, все те люди, что корпели над каплей сока на срезе яблока, над пятью мухами у графина, над обманками точь-в-точь похожими на настоящее собрание бумажных разносолов, потратили свои силы не зря. Они по-настоящему вели бой с неподатливым сырым материалом. Но выставка делалась с замахом на большее, она призывала искреннее, напряжённое прошлое к диалогу с неведомой современностью.
В этот момент экспозиция начинает рассыпаться. Да, в залах висят настоящие натюрморты. Центральное и, с позволения сказать, вершинное место занимает работа Сверчкова под скромным названием "Цветы и фрукты". Уверенное построение композиции, легкочитаемый контраст, игра предметов, практически живые фрукты, гранаты, виноград, цветы, ощутимая глянцевая фактура вазы и сыпучая, песочная шероховатость обожжённых кирпичей — в этой картине присутствует всё, что делает натюрморт привлекательным для ценителя искусства.
При этом у самого входа висят непонятные, аляповатые картины "неизвестных авторов", не имеющие реальной художественной ценности. Для чего они помещены на выставку, видимо, знают одни лишь организаторы. Целая стена занята портретами тех самых купцов, кому, вероятно, предполагалось в позапрошлом веке продавать ходовую художественную продукцию. Кому интересны эти холёные меркантильные лица — вопрос загадочный, к тому же отведённое им пространство можно было занять совершенно иными произведениями, что могло бы частично оправдать громкое название выставки. Присутствуют в зале так же непонятно к чему вывешенные жанровые полотна, конечно же приторно-прилизанные. Хотите настоящего крестьянского быта — смотрите передвижников, будто бы сообщает нам выставка.
Линия времени, характеризующая "прошлое" чудесным образом обрывается вместе с XIX веком. И возобновляется второй половиной, тяготеющей к последней четверти XX века. Здесь нет контрастов, пришедших в натюрморт с революцией. Там, где можно было шарахнуть Лентуловым, Петровым-Водкиным, Машковым, не чуравшимися натюрморта, висят упомянутые выше лица скучных толстосумов, чьи портреты годами дожидались своего часа в глухих запасниках.
После грандиозной историческо-смысловой ямы идёт современность. И современность эта, по контрасту с "классикой", похожа на старого клоуна-алкоголика, перепутавшего сцену оперного театра с балаганом. Клоун важно вышагивает по дощатому помосту под взглядами напомаженной публики, потом картинно падает лицом вниз и испускает газы. Но никому не смешно. С бельэтажа слышится злой ропот. Клоуну, впрочем, наплевать: он слишком пьян и полон собой.
Рядом с масляными роскошествами охоты и барского стола, рядом с филигранными миниатюрами, заставляющими усомниться в чуткости собственного восприятия, висят консервные банки, скрепленные проволокой, авторства Бориса Захаровича Турецкого; картина Кабакова, на которой написано "Морковка" и над надписью лежит худосочный белёсый корнеплод. Наверное, искусствоведам это покажется проявлением чуткой душевной иронии или остроумного чувства юмора. Но, вспоминая известную фразу Плутарха и слегка перефразируя её: "лягушки умирали по-настоящему". Может, шестикрылые комары и грязноватые зелёные кочаны капусты смотрелись бы органично на выставке с названием наподобие: "Кривляния и приколы наших современников", — но рядом с напряжённым кропотливым трудом они выглядят глупо и беспомощно. Заставляя лишь произнести фразу: "Может быть, хватит издеваться над скромным жанром натюрморта?"