К слову сказать, и капитан В.А.Смирнов получил два ордена Отечественной войны, Красной Звезды, медали тоже не за Уралом, где Беня сочинял свои пасквили на Сталина.
До того, как вплотную заняться Солженицыным, подозрения в антисемитизме которого нарастали, критик еще прошелся по Василию Федорову. И тут есть нечто непостижимое уму. В 1990 году Сарнов со своей Ксантиппой побывали в Америке, там встреча и разговор с одной родственницей Солженицына заставила его шибко засомневаться: "Если она, перед которой Исаич вряд ли стал бы таиться, искренне не считает его антисемитом, то, может, и он сам тоже не лукавит? Может, он искренне верит, что он не антисемит?"
Критик сомневался, мучился, терзался... Вдруг — "Ответ пришел неожиданно. От человека бесконечно от меня далёкого, откровенно мной презираемого — от поэта Василия Федорова". Что значит "откровенно" — презрительно писал о нём? И при жизни? Как можно-с! Нет, он презирал в душе, там у него большие ёмкости для самой мерзких гадостей. И потом это гораздо удобней, безопасней, а вот теперь, когда Федорова нет в живых, можно и откровенно.
Но за что же критик презирал автора около пятидесяти книг, составивших 5 томов собрания сочинений, лауреата и Российской, и Всесоюзной премий, наконец, поэта, человеческим и творческим кредо которого были слова:
Достались мне крепкие руки бойца
И сердце сестры милосердной.
За что? Почему? Только потому, что у самого руки шулера и сердце гадюки... Он знал Федорова "только в лицо", поскольку оба в одно время учились в Литературном институте. "Никаких отношений, говорит, у нас не было. Даже не здоровались". Но Сарнов "знал" про него, что он автор поэмы "Проданная Венера". То есть, не только хотя бы один том, но и поэму-то он не читал, а только "знал" о ней. И опять с чужих слов сплетник заявляет, что она написана "убогим стихом" и лживо, издевательски и безграмотно пересказывает её содержание. Например, называет при этом Л.М.Кагановича, а тот никакого отношения к поэме не имеет. "Не вызывало сомнения и принадлежность Федорова к "патриотическому", т.е. к черносотенному крылу отечественной словесности".
Господи, какой бездонный резервуар злобы! Ведь и не знает человека, и ничего не видел от него плохого... А я знал Федорова очень близко не только потому, что принадлежу к тому же "крылу", но и по институту, и по работе в "Молодой гвардии", и просто по жизни, в частности, и по застольям. И потому мне смешно читать дальше: "Однажды этот Вася в Малеевке, войдя в столовую, как обычно пьяный в драбадан, провозгласил своё жизненное кредо: "Если ты уехал в Израиль — ты мой лучший друг! Если остаёшься здесь — ты мой злейший враг!"
Ну, во-первых, какое же тут "жизненное кредо"? Это всего лишь частный вопрос об отношении к уезжающим евреям и к остающимся. Но обличитель уверен: всё, что люди говорят о евреях, это не что иное, как непременно "жизненное кредо". Вот такой тупой гиперболизм или еврецентризм, что ли, в духе которого он, например, уверяет ещё и в том, что член Политбюро А.Жданов лично занимался его делом об исключении из института, а другой член Политбюро В.Гришин лично звонил домуправу о слежке за Беней. Ну, просто диво дивное! Человек так напичкан пудами прочитанных книг, что цитаты торчат у него отовсюду — из обоих ушей, из обеих ноздрей, кажется, даже... И не знает, не понимает простейших вещей! Ну, не могли, Беня, заниматься тобой члены Политбюро, для этого были соответствующие инстанции, службы, люди... Не сечёт! Во-вторых, в столовой Малеевки Федоров мог прямо обращаться только к тем евреям, которые остались, сидели в зале, но никак не мог говорить о своей дружбе тем, кто уже уехал и находится на берегу Мертвого моря. Наконец, за все годы при неоднократных застольях я ни разу не видел Федорова "пьяным в драбадан" и способным на такие выходки. Он бывал вспыльчив, но никогда не переступал границу приличия.