Когда коллеги Пластова, его братья по оружию, отправились к нему в Прислониху, они были потрясены этой местностью, а именно тем, насколько она ровная, плоская, ничем особо не выдающаяся. Они пытались понять, каким образом Пластов прочувствовал изумительный блеск солнца, где подсмотрел вечера и закаты, как осознал прозрачность воздуха и яркость человеческого праздника. Они пытались найти натуру, с которой всё это, по их мнению, должно было быть срисовано. Оказалось, что наполнение картин было сотворено художником, его душой и воображением, его страстью и любовью.
Чтобы прикоснуться к этому животворящему мировоззрению, достаточно почитать письма Пластова, они наполнены каким-то удивительным восторгом, который отсутствует в нынешнем искусстве и в общем мироощущении современного человека.
В Союз художников Пластов вступил перед войной, получил даже мастерскую на Масловке — в одном из самых лучших мест. Но от профессиональных работников кисти тех лет он отличается своим непосредственным участием в той жизни, которую он живописал. До середины двадцатых годов Пластов был вплетён в деревенский быт, принимал на себя десятки самых разных ролей, его художественная практика, в общем-то, и состояла из неподдельного плотского быта крестьянина того времени.
Деревня жила, была наполнена людьми, а значит — собрания и праздники, ярмарки и базары, сенокосы и летние полевые работы были предельно многолюдны.
Критики прошлых и нынешних лет часто упрекают Пластова в том, что он строил композиции, в которых нет центра, в том, что на его холстах присутствует якобы излишняя детализация. Сейчас так же любят цепляться к содержанию, говоря, что не было всех этих ломящихся от яств столов, что шла коллективизация и у крестьянина отбирали последнее. Но какая жёсткая центровка может быть в феерическом действе? Разве есть оси сечения во всеобщем народном гулянии? И неужели картины Пластова недостаточно красноречивы, чтобы убедить некоторых сомневающихся в их реалистичности и исторической достоверности?
Во время войны Пластов пишет картину "Фашист пролетел". Глубокая осень, на поле лежит убитый мальчик-пастух, рядом с ним воет щенок и где-то с краю озираются перепуганные овцы, в небе уже далеко летит немецкий самолёт. Это полотно разительно отличается от заказных помпезных и пафосных работ, отдающих плакатностью, снова перед нами быт, но совсем другая его сторона. И снова откровенность без пошлости. Может быть, именно поэтому Сталин взял данную картину с собой на Тегеранскую конференцию на переговоры с Черчиллем и Рузвельтом.
1945 год для Пластова оказался чрезвычайно плодотворным. Травы в полях в то лето были столь высокими и густыми, что косцы восставали против них, как волнорезы против живого многоцветного моря. Художник видел всё это, и из-под его кисти годом позже вышла картина "Сенокос". Позже Пластов рассказывал, что работая над данным полотном, он немного схитрил, собрав воедино травы, произрастающие в разные летние месяцы.
Позже Пластову была присуждена Сталинская премия, он стал академиком, начались поездки за границу. Известно, что его особенно потрясла Венеция. К тому времени уже пожилой человек, художник носился по древнему городу на воде, полный восторга, с карманами, набитыми цветными карандашами, которые Пластов практически не выпускал из рук, создавая множество рисунков. Иногда он двигался, слегка опережая приглянувшихся ему прохожих, на ходу перенося их образы на бумагу.
Однажды Пластов отправился в далёкую поездку с Кукрыниксами. Как-то они застали его в полном изнеможении, в упадке сил и поинтересовались, всё ли хорошо. На что Пластов ответил: "Всё, больше не могу, хочу в Прислониху". С собой он брал коробочку, где находились засушенные травы. Художник периодически открывал свой ларчик и упивался запахом этих трав. Маленькая деталь, но говорит о многом.