"ЗАВТРА". О чём вы чаще всего говорили с Коржевым?
В.С. Вспоминаю, как в мастерской Гелия Михайловича мы заговорили о том, что такое "шедевр". Я говорю: "У меня, Михалыч, давно сложилось изречение: к истинному шедевру нас приведет кавалькада коней, запряженных во все слагаемые изобразительного искусства. Мысль и чувства — эти понятия должны быть выражены совершенной формой. Цвет должен быть, ритм должен быть, колорит должен быть". И так я ему перечислял и перечислял составляющие шедевра, двенадцать пунктов насчитал. "Нет, двенадцать мало", — говорит Коржев. "Надо тринадцать. Придумай тринадцатый". А потом мы как-то встретились, и Коржев спросил: "Ну, нашел тринадцатый пункт? Я особенно люблю цифру тринадцать. Я родился в доме тринадцать, квартире тринадцать". Я говорю: "Михалыч, не нашел, не знаю". "Господи! Так это — правда! Тринадцатый пункт — правда! Только правда может убедить в чувстве". Причем, чувства не мелкого, у Коржева — всё очень масштабно. И Коржев поднимается не только над Россией, а выше. Он поднимается над идеей. "Прощание" Коржева — это знак эпохи.
Коржев был человеком, широко понимающим искусство. Он был очень чувствителен к формам искусства и если просто будет "похоже" — это не было для него реализмом, ему нужно, чтобы мысль была, была правда. У нас привычка даже выработалась. Когда мы встречались, он спрашивал: "Мысли есть?" Я говорю: "Да нет, Михалыч, никаких мыслей". "Как же так вы живете? Без мыслей!". У Коржева мысль всегда идет вместе с чувством. А мысль и чувство выражают идею. В стремлении к мышлению Коржев всегда на высоте. Потому что он стремился к обобщенной идее, к обобщенному образу, выражению своего времени, своей эпохи. Вот года два-три назад была в Америке выставка русского искусства, "Россия!". Грандиозная выставка. Когда думали о каталоге выставки, думали: что взять на обложку? И взяли "Прощание" Коржева. С одной стороны, Коржев "Прощание", а другая сторона каталога — Венецианов, "Жатва", самая типично русская, доведенная до знаковости.
"ЗАВТРА". Коржев был одиноким человеком?
В.С. Он был одиноким. Хотя одно время возглавлял Союз художников, но столкнулся со всякими сложностями внутри нашей среды. Борьба, борьба, борьба какая-то… Где вы, все сражавшиеся? — хочется спросить. Что вы можете поставить рядом с "Прощанием" Коржева? А есть ли образ сильнее его образа матери в пентаптихе "О войне"? Он писал его со своей матери. "Морщины просто так у человека не появляются — это всё пережитое", — повторял он. Какие у нас остались образы войны? Пластов "Немец пролетел". Дейнека "Оборона Севастополя". И "Опалённые огнём войны" Коржева.
"ЗАВТРА". А вот еще великая картина "Поднимающий знамя"!
В.С. Это гениальная картина, гениальный триптих. Что тут говорить? В этих полотнах всемирность, понимаете?
"ЗАВТРА". Что воспитывало Коржева? Окружение?
В.С. Нет, русская литература. Он очень любил русскую литературу. Мама у него была преподавателем литературы, он родился в очень интеллигентной семье. Я знал его отца Михаила Петровича. Ох, какой был человек! Гелий Михайлович в него пошел, конечно. Как Михаил Петрович верил в грядущее, идущее, справедливое будущее! Он в какой-то степени продиктовал Коржеву образ Дон Кихота. Михаил Петрович был архитектором парковой скульптуры. Он сохранял уцелевшие усадьбы. Это был бессребреник совершенный, верил только в добро, в работу. Он всегда работал, и часто на общественных началах. Стоило его попросить: "Михаил Петрович, не приедете? У нас парк заброшенный Кокоревский на "Академической даче". И он тут же приезжал, и я ходил с ним по этому парку. Он восторженно ходил с прутиком и всё показывал мне, где был водоём, где был фундамент, где какое строение, — и наблюдал за одичавшими растениями и деревьями.
"ЗАВТРА". Как вы, ваше поколение встретили перестроечные движения?
В.С. Поначалу, помню, мы приходили в восторг: "Батюшки! Заговорили без бумажки, чудо какое!". Новым было и когда Николай Губенко, министр культуры, нам Блока читал, с ходу рисовал перспективы развития нашей культуры. У нас такие надежды появились, надежды, надежды… А потом всё пошло по-другому.
"ЗАВТРА". И как Коржев это переживал?
В.С. Для Коржева все эти перемены были трагедией. Он всегда болел судьбой народа, будущим народа. У Коржева есть гениальная картина, ее мало кто знает. Гулливер держит на ладошке короля, в руках короля указы, вокруг свита какая-то. Образ Гулливера — это образ народа. А картина "Ленин беседует со слепым". Это тоже какая мысль о народе!