разогнавшись на велике как-то.
Предпочтений своих не предав,
хоть бы пиво готовый, хоть водку,
только дьяволу душу продав,
ты восточную выбрал походку.
Поменять можно веру и храм –
если что – присягнуть и Пилату…
Но походка меняется там,
где Господь тебя любит «по блату».
Мимозы
По всем дорогам желтые кусты
цветут в Израиле. Красиво… необычно.
И ничего, что рядом все: и ты
летишь ко мне, как в небе тени птичьи…
Люблю кустов несмелую красу,
смотрю, и медлю, и шепчусь с цветами…
Нет ни души в их сказочном лесу,
о чём они потом расскажут сами:
цветы поставлю в старенький кувшин –
и задрожит ворсинок позолота …
С каких они немыслимых вершин
сошли дожить до твоего прилёта?
Достаточно душевной маеты
в их жёлтых пятнах – в них тепло и слёзы…
Как хороши в Израиле цветы! –
в другой стране мы звали их «мимозы».
Уходит день, а с ним с усталых глаз
спадает нетерпенье понемногу.
Представь, родная, что, встречая нас,
мимозы завтра выйдут на дорогу.
* * *
Тем – жажда, да наркоз, да анаша…
А мой IQ – со шрамами и швами.
К итогу развалилась не душа,
но то, чего не выразить словами.
Метафора на раны и на ранки
оставила нечитанные гранки,
и те – никем не виданы нигде –
растают, словно льдинки на воде.
* * *
Войду ли в Лувр – увижу галерею,
цветов Голландских пестроту,
Господних храмов красоту –
пока не постарею…
О, сколько было площадей,
до неба тонких шпилей,
старинных винных погребов,
и усыпальниц, и гробов,
морских паромов, штилей…
Заманчиво, в конце концов,
осмыслить как предтечу
икону ту, где Божья мать! –
стареть внезапно перестать
и к ней шагнуть навстречу.
* * *
Может быть, твоя старость похожа
на тебя в бесконечно простом.
По утрам говоришь: «Ну, и рожа!..»,
а трюмо разбиваешь потом.
Зря, конечно. Оно не блефует –
то лицо демонстрирует грусть,
потому что зима торжествует,
по нему обновляя свой путь.
Место под солнцем
Хорошо когда в жизни всё просто:
не к лицу ей любой макияж.
Где живу – ни страны, ни погоста,
только место под солнцем и пляж.
* * *
Себя, как Родину, любил –
светло и беззаветно.
Конечно, он нарциссом был,
и было то заметно.
Хвала тебе, ночной карниз!
Хвала за простоту!
На нём себя любил нарцисс,
но больше – высоту.
* * *
Волна из детства катит временами,
несёт полупрозрачное и муть…
Народ на кухнях что твои цунами,
которых не одеть и не обуть!
Хрущёвка, люстра, полка со слонами
и пионерка – девочка в прыщах…
И дождь плетется за похоронами,
за ним – менты в болоньевых плащах…
Вот в туалете вам дают фарцовку
Примерить… или джинсы подержать –
Их этикетку, как боеголовку,
ты крутишь в пальцах… Дорогая, б…ь!
А вот, задачи съездов выполняя,
за нормы бьются слесарь, агроном…
И пахнет бодрый праздник Первомая
к обеду – водкой, к ужину – вином.
Или ещё – «Туриста завтрак» с полки
сметают к черту с матом и огнём
четыре бойких комсомольских тёлки –
чтоб строить БАМ и трахаться на нём!
Кого винить в виденье этом нищем,
в котором между делом и игрой
нам выдавали голь и пепелища
за лучший на любой планете строй?
…То время – будто пёс твой верный – тот, кто
тебя встречал и ластился ползком,
раздавленный промчавшейся «Тойотой»…
И место то засыпано песком.
Собака плачет
А вот собака. Вот её глаза.
Она на взводе вся, само вниманье.
Она с трудом пытается понять,
что там с хозяином? Какие мусульмане?
Мой милый пес! Ну, как тебе сказать?
Здесь кто – с ножом, а кто-то – даже с Торой…
Скулишь ты, трёшься о его пальто
и плачешь, плачешь за потёртой шторой…
Глуха многоэтажка-небоскрёб.
Там светится одно окно во мраке,
как будто кто-то все несчастья сгрёб
в судьбу одной единственной собаки.
* * *
Когда дневной смолкает гам
над кромкою реки,
к реке в кафе по четвергам
приходят старики.
Традиционно о былом,
наполнив пять стаканов,
гуторит за одним столом
ватага стариканов.