в поисках неведомо чего.
В свете фар отчётливы предметы,
город ночью светел, как кристалл.
Потерялись знаки и приметы:
Навигатор, видно, подустал.
В сумерках и в полночь с лунным взглядом
колеси по трассам, колеси!
Завтра ли ты с нею встанешь рядом?
Шёпотом у Господа спроси.
Баба Яга – пенсионерка
За ворожбою, гаданием, сплетнями и за наветами,
играми в карты – буру, преферанс и очко –
втёрлась к Яге ненавистная старость с клозетами,
с нею – диета противная – брюква, творог, молочко.
Чахнет старуха и пенсию ждет в утешение,
в фейсбук всё ходит да пялится в собственный чат.
Даже с потомками – полный копец и крушение! –
ей же хотелось трех внучек и… девять внучат!
Сахар под вечер подскочит, а после давление,
в ступе внезапно зашкалит Чернобыльский фон!
Смерть не пугает – гнетет её душу забвение.
Некому даже в наследство оставить айфон!
Вот из треногой избы переехала в город Мытищи,
где вечера подмосковные, даже уют.
Этот уют она мочит слезами, до тыщи
писем строчит ежемесячно в детский приют.
Нет ей ответа. Сиди целый день у газона,
тополь с Плющихи – столице укором торчи!
Сдать бы посуду… так нет и в посуде резона,
та у бабули идёт на анализ мочи.
Утром, когда просыпается весь мегаполис,
солнце на небе встает, как во рту леденец,
бабка – к иконам – креститься да кланяться в пояс…
Люди вздыхают: «Хреновый у сказки конец».
Последний ветеран
В мае громы – чем не залпы пушек,
что дрожат восторженно во мне,
будто судьбы беленьких старушек
не достались жертвами войне.
Где, по ком они рыдали в голос,
в рощах с кем берёз глотали сок?
Им пригладят выбившийся волос,
их схоронят в пепельный песок.
В небе птиц беспечная ватага
мчит весну в зеленых образах,
так неслись любимым от Рейхстага
похоронки – письма на слезах.
Боль – числом девятым – на подходе,
в шрамах битв – войны кровавый след…
Я хочу, чтоб вечно жил в народе
мой давно от ран умерший дед.
Ради мира, радости и смеха
до сих пор уходит время их.
Меркнет историческая веха –
глуше звон медалей боевых.
В праздник мира, горькая Победа,
фляга водки узкий рвёт карман,
с палочкой хромает ротный деда,
мой и твой последний ветеран.
* * *
Кто я такой, чтобы не верить в Бога?
Чем я владею, кроме двух гитар?
Одной щиплю я струны понемногу,
другая понемногу мне – пиар.
Не победил, не проиграл, не сдался,
на переправе не сменил коня…
Вот бы Господь со мной расцеловался –
как я в Него, поверил бы в меня!
* * *
И вот заграница закончилась домом.
Так волей, неведомой ею ведомым,
меня притянуло к горячей стране.
Но где в той стране… отогреться бы мне?
Заяц над бездной
Не ждать с надеждами вестей,
не рассуждать о Боге
и не искать красивостей
в случайном некрологе…
У очередности на смерть
нет логики железной:
смеяться заяц может сметь,
вися над синей бездной.
Про здесь и там
Человек, когда уходит близкий-близкий,
словно вороны рассевшись по кустам,
вы, придя за упокой пригубить виски,
убедитесь, что Вы здесь, а друг ваш Там.
Постелив себе постель, хмельные в меру,
вы зевнёте дома радостно в трусах…
…Хорошо, что неизвестно лицемеру,
как он Господа смешит на небесах.
Забытая зажигалка
Она ему в слезах писала
о личных глупых новостях –
что вот, собака искусала,
когда она была в гостях,
что жизнь такая злая штука! –
что хочешь – смейся, хочешь – ной!
Что без него не жизнь, а мука,
как у собаки бе-ше-ной!
Что было ей себя не жалко
швырнуть ему в его кровать,
что он оставил зажигалку,
а ту нашла в постели мать.
Она же вовсе не «давалка»,
как он про то подумал! Фу!
И не пропала зажигалка –
лежит в прихожей на шкафу.
Ещё писала про колготки,
что то малы, то велики,
что до получки – полселедки,
но очень хочется… трески!
Что на лице прыщи созрели!
Перед трюмо хоть волком вой!
Сказал ей фельдшер Метревели,
прыщи – от жизни половой!
Вернее, оттого, что нету…
Вернее, редко и давно!
А как одной настроить эту…
ту… половую – как в кино?
В конце послания – приписка:
«Изнемогаю, голубок!
Люблю тебя! Твоя Лариска.
Прислать ли спичек коробок?
Вернись ко мне, на нашу свалку,
где всюду рухлядь и херня –