Возьмёшь со шкафа зажигалку,
а между прочим – и меня!
Грустит один, как воин в поле,
мой новый прыщик на губе.
Тебе пишу – чего же боле?
Так… спичек выслать ли тебе?»
* * *
Зажгите лампу, Алладин!
Вы мой случайный господин,
я за столом всегда один,
стихом среди стаканов.
Ночами – тысячью одной –
идут безжалостной войной
ко мне немыслимой стеной
колонны истуканов.
Не жду от них ни похвалы,
что злее славы и хулы,
ни эдельвейса со скалы,
ни лжи, ни даже лести!
Хочу тепла очей и рук,
часов старинных мерный стук –
о блюдце звона ложки вдруг,
и чаепитий – вместе.
Чего бы впрямь ещё хотеть?
Ладони о стаканы греть,
шептать на ушко что-то… петь
или не петь… Светает…
Плесни нам водки – не серчай!
За рюмкой – мама, не скучай!..
….Моей мечты грузинский чай,
как сердце, остывает.
36 Любе
Ах, если он воспеть бы мог
её, собравшись с духом! –
но правит ею «Козерог»…
и не с его же слухом…
На тёмном небе звёзд расклад –
ночной источник света,
где эвкалиптов тихий сад
зимою дарит лето.
Огородив от бомб и мин,
проводят меж между цветами
её сто двадцать именин –
и потчуют мантами…
Любовь – загадочный полёт,
и штиль, и шторм, и качка…
Про дом родной душа поёт –
вздыхает сибирячка!
Свечей шаббатных – ей огни,
ей – певчих птиц вокал.
Но снова, мудрый искони,
зовёт её Байкал.
Когда же дальним бережком,
где Баргузин не слышен,
она гуляет босиком –
о ней тоскует Ришон.
Три печали
Живут со мною три печали,
как квартиранты, как бичи.
Чтоб не скучать, они украли
от сердца моего ключи.
Когда его не слышу стука,
молю, чтоб триптих тот затих!
Но бедный разум гложет мука,
что я имён не знаю их.
Всегда являются некстати
и застают меня врасплох
печали эти в белых платьях –
мои молитва, стон, и вздох.
То надо мною вместе млеют,
любовь взаимную суля,
то отступают и немеют,
боясь остаться без жилья.
А я при них и в дождь, и в стужу
себе любимому – жюри,
с веселой рожею наружу,
с тремя печалями внутри.
Белые ночи
Помню длинные белые ночи
в прошлой жизни длиннее ночей…
Только зрелые годы короче
поминальных еврейских свечей –
скоротечны любые разлуки:
на войну, в магазин, в ресторан…
Ненадёжно любимые руки
второпях укрывают от ран.
Из неснежной страны, не ледовой
не успеть долететь до Невы,
потому что Фортуне бедовой
на скаку не сносить головы.
Про неизбежное
Смеюсь над тем, что неизбежно,
как с неба падающий «ТУ» –
так – не подать руки скоту,
так – на могильную плиту
цветочки возложить небрежно…
Слабо над песнею заплакать,
вздохнуть от сущей ерунды,
когда в песке любви следы,
стрекозы блещут у воды,
зато в глазах туман и слякоть.
Не дожидаюсь – плачь, не плачь –
чтобы ни холодно, ни жарко!
Чтобы за стенкою гитарка,
а на столе свеча и «Starka»,
а рядом – опоздавший врач.
* * *
Вся жизнь – это то, что с трудом собираешь по крохам,
буквально по хлебным – крупицы чужой теплоты,
как летом в букет – на лугу полевые цветы,
как мелочь в кармане – на сдачу с мирской суеты,
и всё это, собственно, с радостью, реже – со вздохом.
Но если на чашечке с кофе губная помада –
бесстрастная метка разлуки с надеждой – любви,
как Судная клятва на верности, не на крови,
до слуха, увы, не доходит – зови не зови,
так может, той скудной любви и крупицы не надо?
Дай Бог ошибиться, как двоечник радостный с мелом,
как ждущий подсказки, певец, позабывший слова
из песни, где было про то, как примята трава…
Что если ещё не последняя – эта глава,
в которой любовь окаянная – так… между делом?
Женщина у окна
В той одной из известных республик,
где обычно бывает война,
нефти нет и не царствует рублик…
Но… Мадонна стоит у окна!
Не певица она, не икона –
чудотворно не льющая слёз,
не уходит подолгу с балкона,
невзирая на снег и мороз.
Боже мой, что за дальние дали
ей рисуют мечты-колдуны?
Миражей мы таких не видали,
что в печали ей были даны.
Всё бы вовремя, всё бы уместно,
да планида полынно горька:
и откуда пришла – неизвестно,
и уйдет, как алмаз с молотка.
Но пока заливаются птицы
голосистее певчих Марго,