Деркачёв утвердительно закивал головой.
– Ну край одежды это понятно, туда москит залазит и кусает, но почему под автоматным ремнём?
Деркачёв зажжужал мухой, показывая как насекомое садится на спину, потом показал, как болтается автомат, порой растирая кожу до лёгких ссадин. Потом в ритме той же пантомимы показал, как солдат бьёт москита, потом потеет от непосильного воинского труда, называемого боевым рейдом. А в это время злостчастный ремень втирает в кожу прямо через ткань раздавленного москита с сидящим в его насекомьих внутренностях мерзким простейшим одноклеточным паразитом, под названием лейшмания.
– Гениально! А я и не знал о таком методе заражения. Спасибо вам, сержант, просветили профессора! Вот что значит боевой опыт и полевая наблюдательность! Я без иронии. Многие считают, мол «Биомед» это наука только для первого курса. А зря! Военное значение медицинской биологии огромно – у нас ведь на одних зоонозных инфекциях настоящий научный Клондайк! Для примера скажу вам только один, кажущийся курьёзом, факт – любому, кому удасться в лабораторных условиях создать устойчиво возобновляющуюся популяцию без разницы какого насекомого-носителя, то Советское Государство сразу же присуждает Государственную Премию. Не шучу, разведи комара – и получай доктора наук по спецтеме, лауреатский орден «Занк Почёта» и десять тысяч рублей впридачу! Лишь бы комар был потенциальным переносчиком трансмиссивного заболевания, до селе не введённым в культуру, и методика адаптировалась к промышленному воспроизводству. За ответ ставлю вам «отлично», а захотите попробовать себя в военно-медицинской биологии насекомых, то милости просим – приходите ко мне на кафедру наукой заниматься. Мне бывалые люди нужны – у нас полевые командировки частенько бывают. И частенько в горячие точки.
Профессор абсолютно забыл, что в билете есть ещё два вопроса. Он потряс Деркачёву руку, поставил пятёрку, размашисто расписался и вручил зачётку остолбеневшему сержанту. Деркачёв щёлкнул каблуками, прокряхтел «ргхразсзсхрешите идти» и пулей вылетел из класса. Побежал Сява прямиком в туалет, где залез пальцами в рот, отодрал прилипший к нёбу конец плёнки и принялся вытягивять остальное из своего желудка. Тут уже не обошлось без блёва. От выворачивающей наизнанку рвоты морда у Деркачёва раскраснелась, а на глаза навернулись слёзы. В этот самый момент в туалете у писуара застыла фигура начальника курса, майора Коклюна. Глядя на плачущего Деркачёва он изрёк:
– Та-а-ак! Поня-а-атно! Мой лучший сержант идёт кандидатом на отчисление за несданный «Биомед». Непонятно, почему герой-"афганец" плачет, как девочка. Ведь есть начальник курса… Сейчас зайду к Щербину, поговорю…
– Товарищ майор! Да тонзиллит у меня. Такой гадкий тозиллит – до рвоты. Сдал я биологию. На пятёрку сдал. Шербин похвалил и позвал на кафедру комаров разводить.
Коклюн недоверчиво взял Деркачёвскую зачётку.
– Вот уж такого от тебя, Вячеслав, совсем не ожидал. Щербин в «хлявных» никогда не числился. Неужели и вправду к себе на ВНОС звал?
– Да, правда.
– Тогда чтоб сегодня же подошёл к Рутковскому. Возьмёшь у него анкету, напишешь заявление по форме, а характеристику тебе пусть комсорг накатает.
– Так ведь сессия…
– Ничего, что сессия – доверие надо оправдовать!
С этого самого дня Деркачёв получил кличку Сява-Тонзиллит и «прописался» на военном «Биомеде». Однако по закону парных случаев ему ещё раз предстояло залететь на шпоре, и опять же согласно этому необъяснимому закону, выйти сухим из воды. Правда случилось это спустя два года на «Фарме». Попал Сява-Тонзиллит сдавать фармакологию к Гангрене Алексеевичу, кафедральному заму по науке и весьма суровому доценту. Полковник Гангрена Алексеевич занятий у курсантов почти не вёл, только иногда читал лекции, а поэтому истинный уровень знаний у молодёжи он представлял себе весьма смутно, зато славился на экзаменах всякими казусами умеренной экзальтации. «Фарма» вторая по сложности наука после анатомии, не зря курсанты говорят: «анатомию сдал – можешь влюбиться, фарму сдашь – можешь жениться». На этот экзамен Тонзиллит написал обыкновенную шпору-гармошку. Он использовал тонкую ленту папиросной бумаги, которая складывалась гормошкой в компактный брикетик, что запросто умещался между пальцами. И как Гангрена Алексеевич такое засечь умудрился? Подошёл незаметно, да как схватит Сяву за руку, у того шпора и выпала. Гангрена её развернул – почерк как у Тонзиллита. Тот сидит понурившись – всё, сливай воду, «банан» и на пересдачу. А Гангрена конец шпоры под ножку стула подсунул и говорит: если растяну твою шпаргалку во весь рост и не порву, то за труды четвёрку поставлю. А сам ведь длинный был! Залазит на стул и руку вверх почти до потолка – а шпора длиннее, аж провисает. Поставил четвёрку.
Но не за своё шпргалочное искусство Сява прослявился на всю Академию. Прославился он за настоящую науку. Сявиным научруком назначили подолковника Тумко, доцента доброго и флегматичного, хоть и числился тот на «Биомеде» кафедральным завучем, замом начальника по учебной работе. Побеседовав с Тонзиллитом минут десять, доцент Тумко сразу определил, что никаких особых знаний в области военно-медицинской биологии у этого сержанта нет. Тогда Тумко задал прямой вопрос и был обескуражен ещё более прямым ответом:
– Так чем же, молодой человек, вы хотели бы под моим началом заниматься?