— Не слишком убедительно. Вдобавок, если для него было так важно уничтожить бумагу, он бы не оставил ни клочка. Проследил бы, чтоб она сгорела дотла.
— Лейланд говорит, что это из-за спешки.
— Давай теперь ты. Я иссякла.
— Тебе не кажется, что, сжигая в руке важный документ, человек возьмет его за наименее важный угол, вероятно, за пустой верхний? Здесь же определенно не очень-то и стремились уничтожить всякий след документа и держали его за нижний правый угол, что вполне естественно.
— А почему не в левой руке, спичку же — в правой? Ага! Преступник — левша. Вот это везение!
— Ну, не преувеличивай. Сперва бумагу держат за левый угол, а потом, бросив спичку, перекладывают в правую руку. Попробуй сама, когда будешь в следующий раз сжигать счет от портнихи. Далее. Чтоб не надышаться газу, Симмонсу пришлось бы стоять не иначе, как высунувшись в окно. Он бы с удовольствием положил бумагу на подоконник и поджег — пусть, мол, горит! — но тогда на подоконнике остался бы характерный след, который я непременно бы обнаружил. Но следов нет, я проверял. Если же он держал бумагу в руке, то наверняка высунул бы ее за окно, а он вряд ли такой дурак, чтобы бросить уцелевший уголок в комнате, когда можно отправить его на улицу. И еще: он бы не рискнул жечь огонь возле окна, ведь это неминуемо привлечет внимание.
— Нет, мои соображения все-таки посолиднее. Ладно, продолжай.
— Ну так вот, поскольку во время первого нашего визита этого обрывка в комнате скорее всего не было, он появился там, должно быть, позже. Или, во всяком случае, после первого полицейского обыска. Потому что комната стояла на замке.
— Вашего брата не проведешь.
— А это почти сводит на нет вероятность, что бумажку вообще обронили случайно. Тот, кто заходил в номер, делал это тайком и постарался бы не оставить следов. Значит, дорогая Анджела, неизбежно напрашивается вывод, что бумажку подбросили умышленно.
— Какая четкость аргументации! Ну-ну.
— Бумажка подброшена нарочно, чтобы создать некое впечатление. К примеру, что убийца — Симмонс. Кому это выгодно?
— Мистеру Лейланду.
— Анджела, не валяй дурака. Кому же?
— Насколько нам известно, у Симмонса врагов нет. Разве что какой-то клиент, разочарованный качеством его носовых платков. Тебе очень хочется услышать от меня, что выгодно это человеку, который убил Моттрама и намерен спасти свою шкуру, свалив всю вину на Симмонса.
— Будь я проклят, если мне этого хочется! Как раз наоборот! Конечно, если предположить, что Моттрама убил Бринкман, все вроде бы превосходно встает на свои места, и даже более чем. Понимаешь, когда мы с Лейландом держали тут речь перед Бринкманом, который прятался за стеной, Лейланд сказал, что не может арестовать Симмонса единственно за отсутствием улик, подтверждающих, что он был в номере Моттрама. Я-то смекнул, куда он клонит: он хотел, чтоб Бринкман (если, конечно, он и есть настоящий убийца) попался на крючок и начал фабриковать улики против Симмонса. Вот и выходит, что Бринкман впрямь клюнул и действует по лейландовской схеме, черт бы его побрал!
— Однако Бринки-то ловкач — зашел в номер сквозь запертую дверь!
— Это пустяки. Вполне возможно, у него есть второй ключ. Нет, честное слово, кроме отсутствия мотива, аргументировать мне совершенно нечем. Ну, скажи на милость, с какой стати Бринкману убивать Моттрама?.. Хотя есть все-таки еще один аргумент. Только бездоказательный, чисто интуитивный.
— Какой же именно?
— Тебе не кажется, что все выстраивается чересчур уж гладко? На мой взгляд, тут за милю несет хитростью! Подбросить бумажку с пятком слов, но каких слов — не оставляющих ни тени сомнения насчет характера и содержания документа. Ведь явная же липа!
— Но если бумажку подбросил Бринкман, это и должна быть липа.
— Да, но какая-то она слишком уж явная, тебе не кажется? Настолько явная, что нечего и рассчитывать, будто кто-нибудь, скажем Лейланд, хоть на секунду примет ее за подлинник. Мог ли Бринкман в самом деле уповать на то, что Лейланд его не раскусит?
— А если он не уповал…
— Двойной блеф, милая моя, двойной блеф. Знаешь, преступление в наши дни становится поистине особой профессией. Неужели непонятно, что Бринкман рассуждал примерно так: «Если я подброшу явно сфабрикованную улику, Лейланд сразу решит, что она сфабрикована одним преступником, чтобы свалить вину на другого. Кто эти преступники и что каждый из них натворил, роли не играет. В любом случае это убедит его, что здесь произошло убийство. И скроет от него тот факт, что это было самоубийство». Конечно, отсюда следует, что Бринкман весьма хитер. Но, по-моему, он такой и есть. И эта бумажка для меня — часть двойного блефа, который должен подкрепить уверенность умника Лейланда в том, что самоубийство было убийством.