Вот он: ну, слушайте. Был двенадцатилетним мальчишкой, когда в доме у отца собрались самые отчаянные джигиты, чтобы договориться, как украсть лошадей у богатого казака, который берег их пуще глаза…
Всей ребятне, говорит, велели уйти, а я непослушный был — забрался под стол: сижу, притаился.
Вот каждый рассказывает о своей попытке, и все сходятся на одном: эти лошади, видно, приучены в случае чего звать хозяина… Как только почуют чужого — тут же начинают громко фыркать, ржать, бить копытами. Выбегает хозяин с винтовкой и — спасайся, как можешь…
Сколькие так вот ни с чем убегали!
Говорили они, говорили, спорили-спорили, но так ни до чего не дотолковались: решили, что обождут еще одного большого знатока лошадей и отчаянного храбреца, который давно уже уехал в Шапсугию и вот-вот должен вернуться…
— Но я, — говорит, — решил никого не ждать. Пробрался ночью в станицу, нашел этот казачий двор, тихонько зашел в конюшню… И только приблизился к одной из лошадей, как она заржала, да так громко!
Я, говорит, не придумал ничего лучше, как упасть в кормушку, лежу, вдруг двое казаков — цап меня!..
Связали, бросили в бричку, закинули в нее две лопаты. Сами с винтовками сели в передке, куда-то поехали.
Остановились за станицей, взяли лопаты и стали яму копать…
По-русски я тогда, говорит, почти не понимал, но тут вдруг дошло: один говорит, что надо поглубже, а другой — для этого сопляка и такой ямки хватит…
И так мне, говорит, сделалось жутко: как закричу!..
Да так, говорит, страшно закричал, что кони испугались, рванули бричку и понесли по степи. Меня, говорит, подбрасывает на дне, — как не выкинет, то я вниз лицом, а то вверх: ночь, говорит, звездная была — такие над головой прыгали звезды — на всю жизнь их запомнил.
А утром, уже совсем рассвело, бричка остановилась, какие-то люди по-русски заговорили, зашумели вокруг… Подняли меня, развязали. И что-то все друг дружке доказывают… На дороге несколько возов с мешками: видать, на мельницу ехали. И вот одни, стало мне понятно, кричат, что меня надо забрать с собой и отвезти потом в станицу — пусть-ка атаман потом разберется, а другие их упрекают: да разве, мол, неясно и так?.. Хотели у мальца бричку отобрать, связали его, а тут кони и понесли — у черкесов они такие ушлые!.. Это надо уметь — так лошадей выучить, чтобы сами все понимали… Спрашивают у меня: так дело было, все правильно?.. Киваю им: так, так! Спасибо, говорю, что развязали. Спасибо, что спасли!.. А из какого ты, спрашивают, аула? Сказал им, а они: далеко тебя лошади унесли! Да оно и видать: хорошие кони, береги их!.. Показали, в какой стороне мой аул, дали на дорогу хлеба. В ручье на краю умылся и въехал в аул как герой… как самый настоящий джигит! Какие были, и правда, кони!.. Какая бричка была: недаром перед этим несколько лет не давали покоя всей Бжедугии… Так я в свои двенадцать лет сделался самым известным конокрадом!
Спрашиваю: а сколько еще потом коней увели?
Слава Аллаху, отвечает, — больше ни одного не увел. Даже не пробовал. Может, потому и остался самым удачливым?
…Рассказал это Мухарбий, мягко советует: мол, прибавишь, что надо — может, тебе, и в самом деле, этот мой рассказ пригодится?
Решил ничего не прибавлять, стал записывать по возможности слово в слово… А сегодня, когда пересказ подходил к концу, вдруг подумал: а не получится ли с этой историей точно также, как с «Воспоминанием о Красном Быке»?
Не стал заниматься литературным украшательством, попробовал сделать его как бы попроще, а Нальбий Куек потом сказал мне: что ты наделал?.. Судьба один раз дает писателю сюжет вроде твоего, это ты понимаешь?.. И надо воспользоваться этим на все сто процентов. Очень хороший рассказ, ничего не имею против. Но он похож на крепкий крестьянский дом. А ты на этом сюжете должен был построить великолепный дворец, красота которого была бы понятна в любой части света. Мол, понимаешь?.. Насколько ты рассказ приземлил. А на самом деле ты должен был написать небольшой, листов на пять-семь, крепкий — в расчете на мировую известность — роман.
И так он все это убедительно говорил, что я даже взялся было такой роман писать: как лежал израненный натравленными на него семью бугаями, умирающий Красный Бык, на носу у него сидел овод и кусал так безжалостно, что эта боль, казалось, была невыносимей всего остального, но он не мог не то что головой шевельнуть — не мог легонечко фыркнуть, и бессильные слезы текли у него и текли… И как внезапно спугнула овода большая бабочка, севшая на его место, как маленькие птички склевывали засохшую кровь, обрабатывали рану, как деловито похаживала потом у него по спине ворона, а напротив, положив голову на лапы, лежал и внимательно смотрел ему в глаза тоже оставшийся без Хозяина и все понимавший старый пес, который будет потом идти впереди и указывать ему дорогу в тот самый «хитрый загон» — в скрытый завесой водопада разлом между скалами, за которым лежит стиснутая горами большая поляна с сочными целебными травами… Ну, так мне вдруг сделалось ясно, как надо написать такой — не на всемирную известность, значит, расчитанный, а просто подтверждающий единство всего сущего на земле — маленький и крепкий роман…