И все мне представлялся уже не Саид, нет — как будто другой такой смертельно больной и смертельно уставший человек, который на краю пропасти, что называется «Большая игра на Кавказе», взрывается вдруг всепобеждающей, бесстрашной лезгинкой…
Дружеский укор Коле Медному
Прилетел в Новокузнецк, в нашу Кузню, в центре увидал на тумбе обрывок афиши с фамилией «кошачьего клоуна» Куклачева и вечером у Коли спросил: мол, что? Был тут Юра? Давно?.. Недавно?
Медный усмехнулся:
— Знаешь его?
— Достаточно хорошо, — сказал я. — Одно время, можно сказать, дружили… Я тогда как раз о цирке писал. О цирковых…
В сознании краем мелькнула память о счастливых временах: сидели на представлениях, бродили за кулисами вместе с шестилетним сынишкой, с Митей. Они тогда выступали в одной программе — джигиты из Осетии Кантемировы, ставшие навсегда моими друзьями, и Куклачев со своими котярами… И мы с Митей сперва садились на исходивших парком лошадок, медленным шагом долго выезживали их после стремительной круговой скачки по арене, а потом, когда свой номер заканчивал Куклачев, шли поболтать к нему в гримерную.
— А ты хотел бы стать клоуном? — спросил как-то Митю Куклачев.
— Ни за что! — ответил Митя испуганно.
Юра удивился:
— А почему?
— Смеяться будут! — простодушно ответил Митя.
Сколько я вспоминал потом об этом сквозь горький, сквозь безутешный плач: через год, когда вместе с таким же, как он, первоклашкой, Митя перебегал улицу, обоих их зашибло трамваем…
— Значит, мы не только — сибирские романы, о цирке тоже писали? — подначил Коля. — Пострел наш везде поспел?.
Пришлось согласиться:
— Не одному же тебе всюду поспевать…
— Да-а, — проговорил он, посмеиваясь не только надо мной — как бы и над собой тоже. — За такими как ты, знаешь… Даже черному полковнику, как ты меня любишь навеличивать…
Теперь уже я взялся подначивать:
— Чего — черный-то?.. Говорят, вроде здорово побелел?
— Давай! — разрешил он с нарочитым вздохом.
— За что купил, — сказал я. — Народ, как ты понимаешь, всегда все знает. Был, говорят. Медный — стал Алюминиевый…
— Давай, — повторил он. — Давай!
Кому-то диалог этот может показаться странным — только не коренному кузнечанину, знакомому с началом «великого бартера» и перипетиями приватизации начала девяностых, с последовавшей за ними громкой стрельбой и похоронами — еще громче…
Медный — Медянцев Николай Федорович — был в то время начальником Новокузнецкой «ментовки», а называть его Алюминиевым стали после того, как он отмазал, говорят, братьев Черных, уже владевших в то время НКАЗом: Новокузнецким алюминиевым… тут только начни! И уже не обойдешься без роскошного во все времена буфета Дворца алюминьщиков, который в старые, якобы добрые времена называли, конечно же. Дворец алиментщиков: милая чумазая Кузня!
Я тоже хоть неродное твое, как бы внебрачное, но верное дитя, ты это знаешь, — верное!
— У меня с ним вышла история, — сказал Медный. — С твоим Куклачевым…
И я поощрил его дружеским мычаньем: ну-ну, мол…
— «Нечистый» подтолкнул в тот день, — начал Коля. — Прийти в цирк в штатском и усесться в первом ряду…
— Представляю! — обрадовался я.
— Хочешь сказать: с такой-то рожей надо обязательно — при погонах?
— Это ты сказал! — поспешил я откреститься.
Что касается рожи… Припоминаете актера Бельмондо? Знаменитого француза.
Так вот: один к одному.
Ну, тут, правда, — сибирский вариант Бельмондо.
Бельмондо-валенок.
Недаром, и правда что, Юра Куклачев сразу на него глаз положил и тут же записал в свои нештатные помощники: ну, не удача ли?
Сидит здоровяк-придурок, лупает бессмысленными глазами: тут никакой тебе «подсадки» не надо — этот доброволец все сам в лучшем виде сделает!
Со слов Медного, Юра как раз бросал кольца, и они безошибочно падали на головы зрителей и воротничком съезжали на шею… До тех пор, пока он не налетел на Медного.
Коля отклонил голову, и кольцо попало в живот кому-то во втором ряду. Юра бросил еще раз и снова промазал. То же самое случилось и в третий раз, и в четвертый…
— Он тогда упал мне на грудь… ну, знаешь, как они это делают, — не без нотки пренебрежения рассказывал Медный. — Задрал ногу с громадным башмаком: как будто сам себя им шмякнул по заднице… И в ухо шипит: «Подставь, падла, голову!» Оттолкнулся от меня — опять губы бантиком: мол, до чего душевно поговорили! Снова бросил кольцо, а я опять — раз!