— Но в них, и в самом деле, жить нельзя, — сказал я. Он ответил коротко:
— Знаю.
Накануне мы были там с фотокорреспондентом ИТАР-ТАСС, давним товарищем, и пока от испитых, с бледными, как ростки картошки в подвале, детьми на руках, нечесаных женщин, получавших на рынке плату отобранным от еще неиспорченных овощей гнильем, я выслушивал жалобы на то, что «хачики», как и «азеры» стали теперь перетряхивать их корзинки и все гнилье, которым они кормились, тоже пускать в продажу, товарищ мой беседовал с участковым, и тот сказал ему: «У каждого в рукаве тут нож, у каждого под головою — топор.»
Чтобы лично контролировать соблюдение прав человека, ну да. Способствовать безоговорочному выполнению хельсинкских соглашений.
Рассказываю потом об этом одному из должностных лиц, как говорится, тоже старому доброму знакомому, и он говорит: «Признаться, был потрясен. Иду там по бараку, навстречу бросается молодая женщина. „Мэр! — кричит. — Или кто ты там?.. Ну, побудь со мною хоть ночь!“ Я ей говорю: кроме прочего, стыд давно потеряли — так вот, в лоб. Принародно. А она: не о том, мэр, подумал!.. Ты будешь крыс отгонять, а я хоть ночку да спокойно посплю!»
И я сказал ему на горькой, на лихой полушутке:
— Медный! У тебя твердая рука и доброе сердце. И у тебя будет шанс. Не только отмыться самому — может быть, спасти честь всего русского офицерства… Не говоря о чести нашей любимой Кузни, где весь этот бардак начался…
— Думаешь, в патроннике у меня паутина? — очень серьезно спросил Медный. — И мой «парабеллум» прямо-таки истосковался по запаху пороха?
— Уверен.
Я, и в самом деле, был тогда в этом уверен. Если не окончательно заскорузла душа, тут много не надо: достаточно час-другой послушать жильцов этого самого нищего, самого беспросветного угла стоящей на шахтовых провалах, постепенно уходящей под землю, в ад, богатой некогда Прокопы.
Люди в Березовских бараках в тот день стояли с утра на пороге, ждали очень большого московского начальника… Когда над головами у них послышался мощный гул винтов пролетавшего не очень высоко вертолета, они даже не подумали, что это и есть долгожданная встреча с ним…
Не сомневаюсь, Медный и там смог бы его достать.
Несмотря ни на какую охрану, где угодно достал бы.
Если бы на это решился.
Но, видимо, — нет.
И я вот все думаю: Коля, Коля!..
Ну, что же ты, а?..
Несправедливо!
Не захотел тогда помочь старому моему товарищу доброму клоуну Куклачеву, Юре-кошатнику. Решил не подставлять ему голову…
Но скольким ты и до этого и потом отзывчиво и по-русски простосердечно ее подставил?!
Каких только клоунов, каких только «коверных» и «рыжих», каких комедиантов, каких лицедеев, каких только фокусников, каких иллюзионистов, гипнотизеров, жонглеров, эквилибристов, имитаторов, каких ветхозаветных магов и якобы обрусевших факиров, каких только высокоодаренных мастеров гнать, как в цирке, понтяру… а лилипутов? А дрессированного зверья-то, зверья?!
Посадил себе на шею тысячи попугаев и говорящих с экрана телевизора обезьян, сотни ученых ослов и хорошо вымуштрованных козлов, которых, послушные бараны, мы одарили статусом неприкасаемых и непререкаемым правом решать наши судьбы… да что там — себе!
Кабы себе одному!
Наша Кузня посадила на шею их всем и каждому.
По всей Руси-матушке…
Черномазые скифы
В вагоне поезда «Москва-Новороссийск», который, дабы объехать самостийную Украину сторонкой, уходит теперь с Павелецкого вокзала, мы с восьмилетним внуком стояли у окна, и к нам присоединился, наконец, никак не решавшийся до этого подойти мальчик годками двумя-тремя младше.
«Становись поближе, чтобы хорошо видать было, — поддержал я. — И давай знакомиться. Как тебя звать-величать?»
Он оторвал подбородок от майки с крупной надписью, извещающей на английском, что ее владелец — чемпион, и негромко сказал:
«Кирилл!»
«Вот и прекрасно, — продолжал я привечать его. — А это — Гаврила, познакомьтесь. Кирилл и Гаврила… а по отчеству тебя как?»
«Что?» — спросил он растерянно.
«У каждого человека должно быть имя и отчество, ведь так?»
«Так» — согласился он еле слышно.
«Вот, видишь… как папу твоего звать?»
Он снова подержал подбородок над высокими английскими буквами, глядя себе под ноги, потом скороговоркой сказал:
«Они разошлись, отец у меня другой, поэтому я еще точно не знаю, какое у меня отчество!»