Кто кого нашел?
Теперь уж не помню, зачем мне понадобилось в каталоге Национальной библиотеки — само собой, бывшей «Ленинки» — отыскивать собственные книги, но обнаружил вдруг, их там нет… ну, как не было!
Но ведь были?!
В каталог, правда, несколько лет уже не заглядывал: давно, слава Богу, миновала пора писательского тщеславия.
Это в пору, когда ходил в сибирских «молодых-начинающих», как священнодействие было: в каждый приезд в Москву непременно заскочить в главную, значит, библиотеку страны, по широкой мраморной лестнице подняться на просторный балкон с привычными глазу и дорогими сердцу балюстрадами, в открытом справочном зале, высоком и гулком, нырнуть в хорошо знакомый проход между старыми деревянными шкафами с рядами литер на ящичках каталога, найти среди них заветный, и не обязательно вытащить и присесть с ним за один из столов неподалеку — хотя бы так, стоя, перебрать нанизанные на металлическом штыре карточки с таким же, как у тебя фамилиями, чтобы над заголовками книг увидать, наконец, и свои имя-отчество…
Сперва была одна-единственная жалкая карточка с ними… Две потом. Три, наконец. Четыре…
Как медленно они пополнялись!
И сколь многое тогда значили.
Но вот пошло живей вроде бы, уже десяток книг на счету, уже полтора, и как у всякого с еще неопытной душой, но уже с сознанием собственной значимости человека почти сокровенное таинство потихоньку стало превращаться в привычный ритуал: по каким бы делам ни прилетел из своего Новокузнецка в Белокаменную, как долго бы потом дружеское застолье в Доме литераторов ни продлилось, все равно выкроишь минуту, чтобы завернуть в библиотеку… Не без некоторого, конечно же, пижонства достанешь из кармана год от года аккуратно продляемый билет, вместе с крошечным «читательским листком» протянешь симпатичной милицейской сержантше и через ступеньку помчишься наверх, выхватишь из деревянного шкафа свой ящичек, замрешь над ним, будто Кащей над сундуком со златом-серебром: вот оно все тут, вот оно!..
И еще прибавилось, и еще… прав Гена Емельянов, Геннаша, внушавший мне за стаканом — как истинный сибиряк, он, правда, делал ударение на последнем слоге — за стаканом, — что мы с ним — два классика на всю-то матушку Сибирь: «Да, старичок Гарюша, да — ну, назови мне кого-нибудь еще — все жалкие и ничтожные личности, все — щенки!..»
Я пытался, не очень правда настойчиво, возражать: мол, не гони картину, шеф!.. Признайся: так ведь и не прочитал Олега Куваева, а? А там ведь в Магадане есть еще такой — Альберт Мифтахутдинов… да что Магадан — рядом с нашей Кузней, в Барнауле лесник живет… может, егерь, не в этом дело, главное — какие рассказы пишет! Евгений Гущин.
Припоминал, как в самолете, в котором в Вешенскую, на встречу с Шолоховым летела большая делегация молодых писателей, оказался рядом с восходящей тогда звездой — Геннадием Машкиным и по привычке, перенятой как раз у Емельянова, у старшего друга и наставника, тут же и понес землячков его, иркутян. Всех. Скопом. Тем более, что он тоже тогда в Иркутске жил, Скоп. Но начал я не с него. Мол, Шугаев?.. «Бегу и возвращаюсь»?.. Это куда же, мол, ему на фиг бежать приспичило и зачем ему на фиг возвращаться?.. И сидел бы там, куда забежал!
Машкин задыхался от возмущения:
— Д-да ты хоть слышал, что т-такое — «иркутская стенка»?!
— Ну, давай, «Синее море»! — нарывался я. — Давай, «Синий пароход», — открой глаза темному!
Как давно это было, Господи!
И как будто вчера…
Но, может быть, новая власть решила хорошенько перетрясти фонды библиотек и давненько уже это сделала? Не только тут, в Ленинке. По всей стране. Всюду.
Тогда — большевики. Теперь — младореформаторы.
Для них как раз наше поколение — кость в горле.
Печальная судьба: «отцы-классики» нас явно передержали, а этим мы на дух не нужны. Как в хоккее, в жесткой игре — этакая «коробочка», в которой кости хрустят… хорошо, что не сломали хребет. Но это вам фиг, ребята, это — фиг!
Первым делом нашел картотеку Сафонова, почтить Эрика: все на месте.
И Славу Шугаева почтить надо… и скольких уже, выходит, скольких!
Потом перешел к живым: с улыбкой и понимающими кивками перебрал карточки Юры Галкина… насколько могло быть больше, если бы нас нынче издавали — Юра великий труженик, великий!
Но хорошо уже то, что остался в каталоге… почему из тележки я-то выпал?!
Ладно, думаю. Это на меня какое-то затмение нашло. Бывает же?
Пять часов просидел над мудреными текстами, устал, что ни говори, и тут взялся за каталог… давай-ка завтра, брат. На свежую голову.