Из-за неожиданных телефонных звонков утром планы пришлось переиначить, волка ноги кормят, дело известное, тем более в наше сучье время да при таком, как у меня, образе жизни… Менять места обитания стало делом давно привычным: забегаетесь, ребята! — как говаривал, бывало, в нашем издательстве, в «Советском писателе» великолепный художник Женя Дробязин, потомок народовольцев, имевший врожденную привычку продолжать мало кому понятный диалог с царской охранкой. — Забегаетесь!
В библиотеку попал только через несколько месяцев, о каталоге вспомнил опять в конце дня и махнул рукой, но наутро, убедившись, что карточек моих по-прежнему нет, наконец, решил с этим разобраться. Посетовал, что нужный мне автор почему-то в каталоге не значится, и пожилая дежурная хмуро предложила: заполните листок требования, закажите, мол, какую знаете, его книгу — через полчаса попробую вам ответить.
Говорят, что первая книга — как первая любовь?
«Здравствуй, Галочкин!» написал я на листке название первого романа.
— Послушайте! — озадаченно сказала дежурная, когда снова подошел к ней. — У него много книг, у этого автора, но почему-то в нашем каталоге — ни одной…
— Вот и я — о том же.
— Дайте-ка ваш читательский!
Я протянул ей билет, она раскрыла, перевела взгляд на меня:
— Так это вы? Ваши книги?
— Да уж, извините…
— Чего ж тут извиняться… присядьте.
Возле неширокого столика сел напротив, она еще раз зачем-то посмотрела на билет и на листок требования.
— Послушайте…
— Весь внимание.
Она пристально посмотрела на меня изучающим взглядом ко всему привыкшей и давно уставшей от этого всего школьной учительницы…
— О чем хочу вас спросить…
Сняла очки в тонкой оправе, концами пальцев поправила прическу над ухом: милая женщина, которую я невольно отвлек от каких-то своих не очень веселых дум.
— У вас есть враги?
Невольно переспросил:
— Враги?.. У меня?
— Да, у вас. Враги. Есть?
Наверное, я решил маленько развлечь ее: поднялся со стула, расправил плечи. Левую ладонь приложил к боку, словно нащупав что-то на поясе, накрыл ее правой пятерней:
— У настоящего джигита должно быть много врагов!
Собеседница моя, вспомнила, наконец, что она — женщина: брови над помолодевшими глазами вскинулись, щеки стали медленно розоветь:
— Вы — джигит?
И мне пришлось подбородок приподнять:
— Разве по мне не видно?
— Н-ну, — помедлила она уже чуть кокетливо, — н-ну…
— Надеюсь, вы хотите сказать: мол, если присмотреться, то — да?!
Поднял все-таки бабенке настроение, поднял: наконец, рассмеялась.
— Вообще-то я казак, — пришлось продолжать. — И приписной черкес…
— А это что за категория?
— Принятый за своего… Названный.
— За особые заслуги?
— Большой роман перевел… старался. Но если бы мой кунак знал, что меня даже в каталоге нет, он бы мне ни за что не доверил!
— Наверное, насолили кому-то, — сказала она уже с явным сочувствием. — Крупно… Дорогу кому-то перешли: незаметно рвут по одной карточке. Подошел несколько раз… или она. Подошла… а если рядом никого, могут и за один раз вырвать.
— И «ваших — нет»?
— Вы же убедились теперь.
— Что же это: война всех против всех?.. Изобретение последней поры?
— К сожалению, всегда было. Раньше, правда, все-таки реже… в научном мире, в основном.
— И это — уже навсегда? Восстановлению не подлежит?
Она улыбнулась уже совсем свойски:
— Так и быть, пожалеем вас. Тем более — джигит. Придется все заново…
Прошел месяц-другой, и карточки мои были восстановлены, но глядел я на них без радости… Что же, думал, все-таки произошло со старыми? Кому помешали?
Может, это «привет» из тех времен, когда я достаточно долго, семь лет был заведующим редакцией «русской советский прозы» в одном из крупнейших тогда издательств, в «Советском писателе»?.. Василий Петрович Росляков, светлая ему память, и года на этом месте не выдержал.
Всякого хлебнуть пришлось уже на первых порах, и, чтобы укрепиться душой, я придумал себе девиз: не бросить писать; не спиться; не скурвиться.
Кто бы что ни говорил, но сам знаю: соблюсти себя, наверняка с Божией помощью, мне удалось. Но обиженным, хочешь-не хочешь, наверняка несть числа!.. К тому же задним умом, чем и силен русский человек, годы и годы спустя стал доходить, как искусно и как безжалостно меня подставляли те, кого считал верными своими соратниками… Так что поделом тебе, джигит! Поделом.