Нарком вошел в сопровождении худощавого, светловолосого молодого человека. Черты его лица говорили о том, что ему пришлось немало пережить на своем недолгом веку. Внимание хозяев, вышедших навстречу гостям, явно приводило его в смущение.
— Привет кудесникам двадцатого века! Вот только сейчас я нашел для вас подходящее название, — весело говорил нарком, крепко пожимая всем руки. — Знакомьтесь с новым товарищем. Поручаю его вам, Анна Константиновна, он говорит только по-немецки. И нужно, чтобы Николай Арсентьевич обмозговал идею, которую он предлагает. Так что будьте переводчиком.
— Он немец? — тревожно спросила Наташа. Нарком рассмеялся.
— Ну и что ж, что немец. Немцы всякие бывают.
Сжимая руку профессора, молодой человек пристально вглядывался в него, будто вспоминая…
По совету Ридана Анна пригласила его в кабинет к Николаю, чтобы там без помех быстро закончить дело. Наташа решительно присоединилась к ним. Встревоженная мрачными воспоминаниями, она пристально наблюдала за иностранцем.
— Где-то я видел его… — пробормотал Ридан, когда они удалились. — Ценное изобретение?
Нарком не торопился с ответом.
— Сейчас дело не столько в изобретении, сколько в самом этом молодом человеке, — сказал он. — Впрочем, погодите, сейчас там все выяснится, и они прибегут сюда. Это я вашим ребятам решил сюрприз устроить. Давайте пока поговорим о другом. Скажите, вы очень заняты сейчас?
…Между тем в комнате Николая происходило следующее. Молодые люди расположились у письменного стола. Перед немцем положили бумагу, карандаши.
— Надо бы с ним познакомиться сначала, — сказал Николай, — интересно, что за человек. Спроси Аня, где он работает.
— Пока нигде, — ответил тот. — Я только недавно попал в Советский Союз. Я антифашист.
— Вы изобретатель? Инженер?
— Нет. Я радиотехник. Но я знаю об одном изобретении, которое может очень пригодиться Советскому Союзу.
Друзья переглянулись. Нечто подобное говорил и Виклинг.
Настороженное внимание окружающих явно смущало и угнетало гостя. Он сидел, видимо в привычной позе, зажав ладони между коленями, и старался ни на кого не смотреть.
Вдруг лицо его преобразилось. Он быстро встал с кресла и, перегнувшись через стол, устремил взгляд на стену: там висели куэсэль-карточки Николая, наиболее яркие свидетельства его «эфирных» побед.
— Вы коротковолновик?! — воскликнул он, обращаясь к Николаю.
— Да, — ответил тот.
— eu2bd?
— Это мои позывные…
Немец взволнованно провел ладонью по лбу. Потом схватил карандаш.
— Вы знаете это? — и он написал крупными буквами на листке бумаги: LMRWWAT.
— Так это вы?! — Николай схватил его руку. Глаза молодого человека сияли. Девушки хлопали в ладоши: сразу все стало ясно.
Наташа распахнула дверь и выбежала в столовую с криком:
— Это он! Константин Александрович, это наш немец! Тот самый!
…И вот уже они сидят за столом, над которым немало потрудились в этот день тетя Паша с Наташей и Анной, за бокалами ароматной имеретинской «изабеллы», привезенной наркомом. Он оживлен, весел; видно, что он, действительно, отдыхает душой среди новых, полюбившихся ему друзей.
Пристально всматривается он в лицо Анны.
— Вот из-за кого я главным образом приехал… Лазарь воскресший! Ведь это же самое настоящее чудо! Вы чувствуете?
— Не столько чувствую, сколько понимаю, — улыбается Анна.
— Значит, никаких последствий?
— Профессор утверждает, — серьезным тоном сообщает Николай, — что смерть вообще несколько… «взбадривает» человека.
Нарком смеется.
— Значит так и есть. Обязаны верить: он — чудотворец, он знает.
Понемногу беседа становится спокойнее, строже. Нарком незаметно направляет ее в нужное русло. Осторожными вопросами он заставляет Анну впервые так живо и подробно рассказать о собственной гибели, Николая и Наташу — с волнением вспомнить, и, порой дополняя и подправляя друг друга, только теперь понять некоторые подробности того страшного вечера и ночи на Уфе; Ридана — увлечься на несколько минут своими идеями о власти человека над собственным организмом и раскрыть тайны «воскрешения» дочери, никому еще не рассказанные…
И вот, уже не видя, не чувствуя ни своих напряженных поз, ни судорожно сжатых рук, они слушали друг друга, будто следя за самими собой на кадрах фильма, впервые воспроизводившего жизнь без ошибок, без искажений…
Ганс Риккерт сидел между Анной и Риданом. То один из них, то другой, как могли, тихонько передавали ему смысл рассказов.