Выбрать главу

Большинство из нас придерживается другой системы ценностей, отличной от Божьей. Для нас величайшая ценность — это сама жизнь (и соответственно самое тяжкое преступление — убийство). «Жизнь, свобода и стремление к счастью» — вот как основатели Соединенных Штатов определили наивысшие ценности, на страже которых должно стоять государство. Совершенно очевидно, что Бог придерживается иной точки зрения. Да, Он ценит жизнь человека, Он объявил ее священной. Это значит, что только Бог, а не человек, имеет право отбирать жизнь. Но во дни Ноя, Бог не колеблясь, воспользовался Своим исключительным правом. Ветхий завет пестрит примерами: Бог забирал жизнь людей, чтобы остановить распространение зла.

Библия повествует, что для Бога есть вещи пострашнее, чем страдания Его детей. Вспомните о мучениях Иова, Иеремии или Осии. Бог и Себя Самого не избавил от мук: только представьте, что значило для Бога стать человеком и принять позорную смерть! О чем говорят эти примеры? О том, что Бог лишен сострадания? Или о том, что есть вещи, которые для Бога неизмеримо важнее, чем безмятежная жизнь Его верных последователей?

Как я уже говорил, Библия ставит вопрос о страдании иначе, чем мы. На вопрос «Почему?», обращенный в прошлое, редко дается однозначный ответ. Вместо этого возникает вопрос, обращенный в будущее: «Зачем?» Мы оказались на земле не для того, чтобы осуществить свои желания и обрести совершенную жизнь, свободу и счастье. Мы здесь для того, чтобы измениться, чтобы уподобиться, насколько возможно, Богу, чтобы подготовиться к жизни вечной. И этот процесс таинственным образом воздействует на нашу жизнь: сквозь боль пробиваются радость и наслаждение, зло преобразуется в добро, страдание рождает драгоценные плоды.

Обращается ли к нам через страдание Бог? Искать в тяжелую минуту Божьего откровения опасно, по–моему, это противоречит Писанию. Возможно, причина моего страдания — лишь в том, что в мире действуют незыблемые законы. Но если рассматривать страдание в исторической перспективе, то становится ясно: да, Бог обращается к нам через него. Или, вернее, вопреки страданию. В симфонии, которую Он создает, есть и минорные аккорды, и диссонансы, и утомительные повторения. Но те из нас, кто, повинуясь Его дирижерской палочке, исполнят свою партию от начала до конца, — те, обновившись в силе, запоют новую песнь.

Два заблуждения

Споры о боли часто уводят нас в чистую философию. Разговоры о лучшем из возможных миров, свободе воли или кузнице духа занимают умы, отвлекают страдальцев от насущных проблем, но ничего не решают. Однако я счел необходимым поднять эти вопросы — они непосредственно связаны с нашим восприятием страданий.

У меня сложилось впечатление, что христианин, подобно канатоходцу, постоянно балансирует между двумя опасными заблуждениями. Отклонение вправо или влево может привести к трагическим последствиям.

Первое заблуждение состоит в том, что мы связываем все страдания с Божьей волей, считая их наказанием за людские грехи. Второе, противоположное заблуждение: жизнь с Богом исключает страдания.

Я уже упоминал о горестных последствиях первого заблуждения. Мне не раз доводилось беседовать с верующими, испытывающими тяжелый недуг. Все без исключения признавались: когда братья и сестры по вере твердят, что эта болезнь — наказание за некий грех, им делается лишь хуже. И вместо поддержки — ведь для борьбы с болезнью им более всего нужны силы и надежда — страждущие получают чувство вины и сомнения. Я рад, что автор книги Иова подробно записал обвинительные речи его друзей. Эта книга всегда будет напоминать мне: в какую бы благочестивую форму ни была облечена моя мысль, я не имею права убеждать страдальца, будто случившееся с ним — Божья воля.

Восприятие страданий как Божьего наказания влечет за собой тяжелые последствия. Печальные тому свидетельства есть в истории Церкви. В средние века женщин сжигали на костре за еретический поступок — принятие обезболивающих средств во время родов. «В болезни будешь рождать детей» (Быт 3:16), — напоминали священники, приговаривая несчастных к смерти. Когда Эдуард Дженнер открыл вакцину от оспы, против него ополчились священнослужители — нельзя вмешиваться в промысел Божий! Да и в наши дни существуют религиозные секты, которые отказываются от медицинской помощи.

Светские писатели использовали эту религиозную тему в своих произведениях. Альбер Камю в романе «Чума» описывает католического священника, которого раздирают сомнения. Отец Панлю не знает, что ему делать: бороться с чумой или проповедовать о ниспослании ее Богом. Проповедь отражает его внутреннюю борьбу: «Тут отец Панлю заверил свою аудиторию, что ему нелегко будет произнести эти слова, поэтому нужно желать их, раз их возжелал Господь. Только так христианин идет на то, чтобы ничего не щадить, и раз все выходы для него заказаны, дойдет до главного, главенствующего выбора. И выберет он безоговорочную веру, дабы не быть вынужденным к безоговорочному отрицанию… Христианин должен уметь отдать себя в распоряжение воли Божьей, пусть даже она неисповедима. Нельзя говорить: «Это я понимаю, а это для меня неприемлемо»; надо броситься в сердцевину этого неприемлемого, которое предложено нам именно для того, чтобы совершили мы свой выбор. Страдания ребенка — это наш горький хлеб, но, не будь этого хлеба, душа наша зачахла бы от духовного голода»[17]. Но отец Панлю сам не в силах принять мысли, высказанные им во время проповеди. В последствие, будучи не в силах вынести страданий умирающего ребенка, он отрекается от веры.

Сомнения отца Панлю были бы неразрешимы, если бы Библия однозначно не опровергала идею о том, что всякое страдание — результат совершенного греха. Библия описывает скорби невинного Иова. Сын Божий исцелял болезни, а не насылал их. Если согласиться с утверждением, что Бог посылает нам страдания как урок (так, например, учит Ислам), то придется стать полным фаталистом. Если Бог посылает нам полиомиелит, СПИД, малярию, чуму, рак, желтую лихорадку и прочие недуги в качестве назидания, то какой смысл с ними сражаться?

Когда в семнадцатом веке «черная смерть» поразила Англию, многие уличные проповедники торжественно провозглашали: чума — это Божья кара. Но были и другие верующие — и среди них врачи и священники, — которые остались в Лондоне и помогали больным. Священник деревни Эйам уговорил триста пятьдесят ее жителей, среди которых уже было много зараженных, не уезжать, чтобы не разносить болезнь. Двести пятьдесят девять человек умерли, но жители деревни не дали заразе распространиться.

Даниэль Дефо в «Дневнике чумного года» описывает, насколько отличалось отношение к эпидемии христиан и магометан. Когда чума пришла на Ближний Восток, местные фаталисты не изменили своего поведения — они продолжали посещать людные места. Процент смертей в восточных странах был выше, чем, скажем, в Лондоне, где соблюдались меры предосторожности.

В наши дни есть и христиане–фаталисты, хотя фатализм больше свойственен исламу и индуизму, нежели христианству. Несколько лет назад в США были проведены исследования, чтобы выяснить, почему в южных штатах жертв урагана всегда бывает больше, чем на среднем западе. Исследователи учли и различия в конструкции домов, но главная причина заключалась в том, что южане более религиозны и во время стихийных бедствий проявляют большую пассивность: «Если суждено, чтобы ураган разрушил мой дом, пусть так и будет». А жители среднего запада напротив, прислушиваются к прогнозам погоды, стараются подготовить дом к урагану и на время разгула стихии спускаются в укрытия.

Если заключения исследователей верны, то налицо опасное искажение христианской веры. Южанам необходимо следить за ураганными предупреждениями и принимать нужные меры. Отцу Панлю нужно было занять место в рядах борцов с чумой. Иисус во время своей земной жизни, сражался с болезнями. Он не проповедовал о неотвратимости судьбы и не требовал безропотного принятия страданий.

Мы, обитатели стонущей планеты, имеем право бороться со страданием. Это даже не столько наше право, сколько обязанность. Тем, кто не согласен, стоит перечитать притчу о добром самарянине из Евангелия от Луки (глава 10) и притчу об овцах и козлах из Евангелия от Матфея (глава 25).

вернуться

17

Перевод Н.М. Жарковой. — Прим. ред.