Довольно тяжело сознавать, что доклад, предназначенный для слушаний, пишется, чтобы человек оставался под надзором, лишенный своих прав. Хотя решение о том, кого отпускать, а кого и дальше держать в больнице, принимают только консультанты, от меня требовалось описать, какую угрозу для жителей района может представлять пациентка, если выйдет по апелляции. Особенно неприятно то, что пациент тоже слышит, что про него говорят. Обычно именно на таких слушаниях оттачивают зубы начинающие адвокаты. В данный момент один такой практиковался на мне.
– Могу я обратить ваше внимание, – начал он, и я подумал, что мы переходим на территорию «Перри Мейсона», в то время как мне больше хотелось бы оставаться в рамках «Катастрофы».
Видите ли, встреться вы с мисс Николсон, вы бы тоже согласились, что ее нужно держать под замком. Она представляла риск как для окружающих, так и для себя самой. Бездомная, алкоголичка и наркоманка. Ее перепады настроения, спровоцированные психическим заболеванием, не раз приводили к попыткам самоубийства. Я считаю правильным, что решения докторов можно оспаривать, но в то же время уверен, что подобные спектакли не идут на пользу ни пациентам, ни врачам.
Люди вроде мисс Николсон в период обострения считают себя совершенно здоровыми. Они не согласны с тем, что им требуется госпитализация, и не хотят принимать лекарства. Конечно, она больна. Конечно, ей надо оставаться в больнице, а раз она не хочет там лежать добровольно, то придется удерживать ее силой. Это знаю я, знают члены «трибунала», и, самое главное, ее адвокат. Но мне надо подниматься и читать вслух свой доклад под ее крики «ты, маленький говнюк, я еще до тебя доберусь», а потом подвергаться допросу Румполя-младшего, как будто я на скамье подсудимых. Я не сделал ничего плохого, разве что выбрал не ту работу. Все это – просто шоу, словно специально затеянное с тем расчетом, чтобы с таким трудом выстроенные отношения между мной и пациентом пошли прахом. В слушании объявляется перерыв; потом все возвращаются назад, и оглашается решение: мисс Николсон остается в больнице.
– Молодец, – хвалит меня адвокат, выходя из зала, как будто у нас с ним было соревнование, и я победил. Все поднимаются со своих мест и выходят следом за адвокатом, оставив медперсонал и меня в том числе самостоятельно справляться с последствиями. И никто, уж тем более мисс Николсон, не говорит нам «спасибо».
С мистером Оллсопом возникла проблема: несмотря на высокие дозы лекарств, он все еще считает себя Богом. Рассевшиеся кружком специалисты понимающе кивают. Арт-терапевт показывает нам его рисунки, которые считает «многообещающими». Что именно они обещают, мне не совсем понятно: на всех изображены человечки, горящие в аду, но я решаю поверить ей на слово. Все сходятся на том, что мистер Оллсоп делает большие успехи, что ему гораздо лучше и проповедует он уже не так рьяно. Однако он пребывает в своих заблуждениях, а доктор Уитфилд (невероятно!) говорит о выписке.
– Но он не вылечился! – возражаю я.
Руби, которая собирается стать хирургом, работает сейчас в травме и ортопедии. Сложно себе представить, что она закончит беседу с пациентом заключением типа «конечно, заменить вам полностью тазобедренный сустав мы не смогли, но вам ведь стало легче, да и хромаете вы просто отлично».
Доктор Уитфилд обескураживающе пронзил меня своим острым профессиональным взглядом. Я всегда старался держаться с ним осторожнее из опасения выдать какие-нибудь свои темные неосознанные тайны, скрестив ноги или сделав еще что-нибудь в таком роде. Он сделал глубокий вдох и медленно выдохнул.
– Зачем мне лишать его иллюзий? Они – единственное, что у него есть, – с улыбкой произнес доктор.