Я нажал на кнопку звонка, и на пороге появилась крошечная женщина с решительным выражением лица.
– Вы опоздали! – заявила она, после чего развернулась ко мне спиной, поковыляла к следующей двери и дальше по коридору, волоча за собой по полу костыль, словно упирающегося ребенка.
Я посмотрел на часы: подумаешь, каких-то 5 минут.
– Я сестра Штейн, – говорила она, пока я торопливо шагал за ней следом, – заведующая отделением лечения зависимостей.
Легкий немецкий акцент, непроницаемое лицо и крошечный рост придавали ей сходство с Далеком.
– Я вам тут все покажу, но сейчас вас ждет пациентка.
Относительно сестры Штейн мне в глаза сразу бросились две вещи. Во-первых, она была старая, далеко за семьдесят. Во-вторых, – и, похоже, не без связи с первым пунктом, – она сама себя называла сестрой Штейн, и все обращались к ней так же. При нынешней моде на «близость к пациенту» в медицине и не только, когда все превращаются в «приятелей» и «дорогуш», а к врачам обращаются по имени, это стало для меня некоторым шоком. Никогда еще я не встречался с медсестрой, которая требовала называть ее по фамилии, да еще и с профессиональной приставкой «сестра». Складывалось ощущение, что я попал в одну из серий «Дневника доктора Финли», в старые добрые времена, когда врачи носили белые халаты и выясняли отношения с медсестрами в бельевых (и бельевые, и халаты ныне запрещены в целях борьбы с инфекциями). Должность старшей сестры, то есть официальный пост сестры Штейн, теперь переименована в «матрону», что придает ей больше официальности.
Когда я только начал работать врачом, над Мартином, «матроной» отделения скорой помощи, постоянно смеялись. Завидев его, все воздевали кверху одну бровь, касались мизинцем уголка рта, подергивали ноздрями и громко восклицали «мааааатрона!» Самые язвительные запевали какой-нибудь куплет из песенки, сопровождавшей титры в «Матроне Милли», заменив имя на Мартин. Последнее, что я о нем слышал – он переехал в Ньюпорт и торгует подержанными машинами.
Сестра Штейн карабкалась вверх по ступенькам, при каждом шаге громко стуча костылем.
– Здесь, – сказала она, указав на маленький кабинет, – стоит компьютер, распечатывающий рецепты. Они попадают вот в этот ящик, и по утрам вам надо их подписывать.
Из ее уст даже обыденные вещи звучали угрожающе. Я заглянул внутрь и увидел кучу бумаг с полметра высотой. Никак не может быть, чтобы в клинике лечилось столько наркоманов. Через окно, выходившее на площадку, был виден офис «Проекта Феникс». Джой сидела у себя за столом и подпиливала ногти. Я помахал ей рукой, но она не заметила. Надо же, до чего дошло: Джой уже кажется мне старым другом.
Мы поднялись еще на один пролет и оказались в большом помещении с перегородками.
– Это Эми, а это Тони, – сказала сестра Штейн, – медсестра и медбрат, одновременно социальные работники.
Когда мы вошли, Тони жевал жвачку, но при виде сестры Штейн челюсти его замерли. Она подошла поближе. Даже сидя, он все равно был выше ее, так что она смотрела на него снизу вверх.
– Ты же ничего не жуешь, правда? – спросила она.
Тони зажмурился и судорожно сглотнул.
– Нет, – ответил он.
Она продолжала на него смотреть, словно собиралась, как провинившегося школьника, поставить в угол. Потом, не отрывая от него глаз, подняла свой костыль и его кончиком столкнула распечатанную пачку жвачки с края стола в мусорную корзину.
– Вот и хорошо, – сказала она, выходя на лестницу.
Эми закатила глаза. Я пожал плечами, улыбнувшись, и последовал за сестрой Штейн, а Тони бросился копаться в мусоре.
Мы спустились обратно на первый этаж и через еще одну железную дверь попали в приемную. Там сидели секретарь и офис-менеджер; от посетителей их отделяла стойка с закаленным стеклом. На стекле красовалось предупреждение: «Оскорбления, угрозы и применение силы влекут уголовное наказание». Я тут же подумал, распространяется ли это на саму сестру Штейн.
– Это Мередит, – сказала она, указывая на секретаршу, – а это Брюс, офис-менеджер.
– Привет! Я Макс, новый доктор, – представился я.
Брюс поднял на меня глаза, но не произнес ни слова. Я уже собирался повторить, решив, что парень туговат на ухо, но он внезапно сделал глубокий вдох, приложил руку к груди и прочитал нараспев:
– Врачам не верьте: их лекарства – яд; на их счету смертей гораздо больше, чем краж на вашем.
Я недоуменно моргнул. Что следовало на это ответить?