– Какая приятная компания там у них подобралась!
– Так себе. Полагаю, Шарлотта могла считать, что она действительно замужем за Николаем, и была страшно разочарована, обнаружив, что ее притязания отвергнуты. Они, должно быть, на нее насели – Николай и его дипломаты. А она-то уже решила, что рыба на крючке: увядающая красавица при помощи ума и шарма срывает громадный куш и становится императрицей. Во Франции смута, империя сокрушена, те, кто достиг власти на крыльях орла [221], повержены вместе с ним; кто мог знать, что станется со склонной к интригам вдовой одного из наполеоновских графов или генералов? Но Россия! Двуглавый орел тогда топорщил все свои перья…
– Да что вы напридумывали! – нетерпеливо сказала мисс Гарленд. – Как по мне, в этом правды ни на грош. Я считаю, Поль все сочинил, взял из этих своих книжек, от которых был без ума.
– Весьма вероятно, – согласился Уимзи. – Хочу лишь сказать, что это хорошая история. Красочная, яркая, с эффектными костюмами и сентиментальным сюжетом. И с точки зрения достоверности все приблизительно сходится. Вы точно уверены, что услышали все это в ноябре?
– Да, конечно.
– Я недооценивал силу фантазии Поля Алексиса. Ему надо было писать любовные романы. Так или иначе, пропустим это. Итак, Шарлотта, одержимая мыслями о морганатических браках и тронах, выдает дочь замуж за этого типа из Бурбонов, Гастона. Вот в него я вполне верю. Почему бы и нет? По возрасту он приходится между принцем де Жуанвилем [222]и герцогом Омальским [223]. А что потом произошло с Николь? Она родила дочь – похоже, в семье было принято рожать дочерей. Интересно, как Гастону и Николь жилось при Второй империи [224]. Нигде не сказано о его профессии. Вероятно, он смирился с совершившимся фактом и держал при себе роялистские взгляды и происхождение. Как бы то ни было, в 1871 году его дочь Луиза вышла за русского – вернулась к корням. Дайте подумать – 1871-й. Что было в 1871-м? Ах да, конечно – Франко-прусская война, в которой Россия весьма недобро обошлась с Францией из-за Парижского мира [225]. Увы! Боюсь, Луиза переметнулась к врагу со всем обозом и артиллерией! Может быть, этот Степан Иванович прибыл в Париж с какой-либо дипломатической миссией во время подготовки Берлинского трактата [226]. Бог его знает.
Лейла Гарленд душераздирающе зевнула.
– Так или иначе, у Луизы была дочь, – продолжал Уимзи, поглощенный своими рассуждениями. – И она снова вышла за русского. Теперь они, предположительно, опять жили в России. Ее зовут Мелания, мужа – Алексей Григорьевич. Это родители Поля Алексиса, он же Гольдшмидт, который спасся от русской революции, бежал в Англию и натурализовался, стал гостиничным жиголо и был убит на Чертовом утюге – а за что?
– Бог его знает, – сказала Лейла и снова зевнула.
Убедившись, что Лейла действительно выложила все, что ей известно, Уимзи подхватил драгоценный листок и пришел со своей проблемой к Гарриет.
– Но это просто глупо, – сказала сия трезвомыслящая молодая женщина, изучив документ. – Даже если бы прапрабабка Алексиса пятьдесят раз вышла замуж за Николая I, он не стал бы наследником трона. Есть уйма людей ближе его – например, великий князь Димитрий [227]и мало ли кто еще.
– А? Да, разумеется. Но человека всегда можно заставить поверить в то, во что он хочет верить. Должно быть, какая-то легенда передавалась из поколения в поколение со времен старушки Шарлотты. Что творят с людьми генеалогические тараканы в голове. Я знаю одного продавца тканей из Лидса, который на полном серьезе рассказывал мне, что он по праву король Англии, надо только найти запись о чьем-то браке с Перкином Шрбеком [228]. Такой досадный пустяк, как смена династий, его нисколько не волновал. Он думал, что стоит ему изложить свои требования в Палате лордов, как ему подадут корону на золотом блюде. Может быть, Алексису сказали, что остальные претенденты на престол отреклись в его пользу. Кроме того, если он вправду верил в то свое семейное древо, он мог сказать, что имеет больше прав, чем они, потому что его прабабка была единственной законной наследницей Николая I. Вряд ли в России действовал салический закон, запрещающий престолонаследие по женской линии. Так или иначе, теперь совершенно ясно, какая приманка была в капкане. Вот бы заполучить письма, которые Алексис писал „Борису“. Но они уничтожены, это ясно как день.
Инспектор Ампелти, сопровождаемый старшим инспектором Паркером из Скотленд-Ярда, позвонил в звонок дома номер 17 по Попкорн-стрит, Кенсингтон, и был без промедления впущен. Старший инспектор Паркер был очень любезен, проявив личную заинтересованность, хотя Ампелти с радостью обошелся бы более скромным эскортом. Но это ведь был зять лорда Питера – несомненно, дело его интересовало. По крайней мере, мистер Паркер вроде бы готов был предоставить провинциальному инспектору свободу действий.
Миссис Мокэмб вошла в комнату, светски улыбаясь.
– Доброе утро. Не желаете ли присесть? Это снова по поводу того расследования в Уилверкомбе?
– Да, мадам. Кажется, произошло небольшое недоразумение. – Инспектор вытащил блокнот и прочистил горло. – Я о том джентльмене, мистере Генри Уэлдоне, которого вы подвезли в четверг утром. Кажется, вы сказали, что высадили его на Рыночной площади?
– Ну да. Это ведь Рыночная площадь? На окраине города, там еще будто бы лужайка и здание с часами?
– Нет, – обескураженно сказал Ампелти. – Нет, это не Рыночная, это ярмарочная площадь, там проходят футбольные матчи и выставки цветов. Так вы там его высадили?
– Ну да. Простите меня, я была уверена, что это Рыночная площадь.
– Это называется Старый рынок. А Рыночная площадь – она в центре города, где постовой стоит.
– Вот оно что. Боюсь, я ввела вас в заблуждение. – Миссис Мокэмб улыбнулась. – Это очень тяжкое преступление?
– Оно, конечно, может привести к серьезным последствиям, – сказал инспектор, – но все, бывает, честно ошибаются. Все же хорошо, что мы это выяснили. Теперь, просто для проформы, мадам, скажите, что вы делали в тот день в Уилверкомбе?
Миссис Мокэмб склонила голову набок и задумалась.
– Я кое-что купила, сходила в Зимний сад и выпила чашку кофе в „Восточном кафе“. Ничего особенного.
– Не покупали ли вы мужские воротнички?
– Воротнички? – удивилась миссис Мокэмб. – Инспектор, вы действительно изучили все мои перемещения. Меня точно ни в чем не подозревают?
– Для проформы, мадам, – невозмутимо ответил инспектор и лизнул карандаш.
– Нет, я не покупалаворотничков. Я взяла несколько штук посмотреть.
– Ах, взяли посмотреть.
– Да, но таких, какие хотел мой муж, у них не было.
– Понимаю. Вы не помните название магазина?
– Да. Роджерс и кто-то. „Роджерс и Пибоди“, кажется.
– Что ж, мадам. – Инспектор поднял взгляд от блокнота и сурово уставился на нее. – Удивит ли вас то, что продавец у „Роджерса и Пибоди“ утверждает, что леди, одетая так же, как вы, и похожая на вас по описанию, в то утро купила у них воротнички и велела отнести сверток к ней в машину?
– Вовсе не удивит. Продавец был совершенно безмозглый. Он правда отнес сверток в машину, но это были не воротнички, а галстуки. Я заходила к ним дважды – сначала за галстуками, а потом вспомнила про воротнички и вернулась. Но у них не оказалось того, что мне было нужно, и я ушла. Это было примерно в половине первого, если вам важно знать время.
Инспектор засомневался. Это могло быть правдой. И самые честные свидетели порой ошибаются. Он решил ненадолго сменить тему.
– И вы снова подобрали мистера Уэлдона на Старом рынке?
– Да. Но, называя его мистером Уэлдоном, инспектор, вы приписываете мне то, чего я не говорила. Я подобрала кого-то – мужчину в темных очках, – но не знала его имени, пока он не представился, и потом я его не узнала, увидев без очков. На самом деле я тогда подумала и до сих пор считаю, что мужчина, которого я подвозила, был брюнетом. Голос того, другого, звучал похоже – но одного голоса все же мало. Я решила, что это, скорее всего, был он, потому что он все помнил и знал номер моей машины. Но опознать под присягой… – Она пожала плечами.
225
Позорным для России