— Я пришла пешком, господин Аккерман… Не всю дорогу, конечно! Там, на юге пригорода, есть железнодорожная станция, я шла от неё по новым путям, затем по дороге… Простите!
— За что ты просишь прощения?
— Я вас… побеспокоила.
Она утирает рукой лоб, а Леви понимает, что до сих пор не снял с лица платок; лишь теперь, когда становится тяжелее дышать.
— Скажи-ка мне, ты что, совсем дура?
У художницы расширяются глаза, словно он её не спросил, а ударил. Затем она выпрямляется и вздыхает.
— Ты меня слышала?
— Да…
— Ну и?
Она недолго копошится в своей сумке, достаёт какой-то потрёпанный конверт и дрожащей рукой протягивает его Леви. Конверт тонкий, закрытый и чуть помятый, без печати. Леви вертит его в руке, подносит на свет. Внутри виднеется лишь один листок и ничего больше. Внезапно Леви всё понимает и глядит на девушку, словно впервые видит.
— Хочешь сказать, что ты шла сюда пешком под палящим солнцем от самой станции, которая находится, чёрт знает, как далеко, чтобы просто вручить мне это?
Она кивает с таким виноватым видом, что даже Леви, неожиданно для самого себя, становится смешно. Но он изо всех сил сдерживается, чтобы не посмеяться над идиотизмом этой ситуации и над этой странной особой.
— И это всё? — спрашивает он без каких-либо эмоций в голосе.
— Пожалуй, да.
Вот как. Всё, ради письма? Леви хмурится. Почему-то он ожидал другого ответа, и он сам не знает, какого именно, но, её словами он точно не удовлетворён.
— Значит, если это всё, ты вернёшься назад?
Их взгляды пересекаются: его — мрачный и тяжёлый, и её — шокированный, но смиренный. И Леви улыбается. Ему и не припомнить, когда в последний раз он с таким наслаждением издевался над кем-либо. Если он пошлёт её сейчас, она, возможно, и десяти шагов не сделает, а свалится на землю или даже помрёт от усталости. Но отчего-то Леви понимает: она не будет настаивать, чтобы остаться. Слишком правильная, аж тошно. Она не такая, не так воспитана. Ну надо же!
— Зайди в дом, — говорит он так, будто приказ отдаёт. — И умойся для начала. Ты вся потная.
Он отворачивается, а ей только и остаётся, что судорожно оглядывать себя. Она краснеет и морщится, но идёт за ним следом. Через несколько минут, когда она, освежившаяся, наконец, садится за стол на кухне, и Леви протягивает ей кружку с водой, она чуть ли не вырывает её из его рук с радостным воплем:
— Спасибо огромное!
Какое-то время он просто наблюдает за тем, как она пьёт, попутно бросая косые взгляды на конверт, ради которого она совершила эту сумасшедшую прогулку.
— Верена, да? — спрашивает Леви, и она кивает. — Не хочешь рассказать, что это за письмецо такое, из-за которого ты сейчас выглядишь так, будто вспахала целое поле?
Художница моментально принимает настороженный вид. Отодвигает кружку от себя и складывает руки на столе.
— Это письмо для вас. Мне передал его один человек, когда я покидала Парадиз в последний раз.
— Тогда почему ты не отдала его мне три дня назад?
Её глаза снова бегают, будто она не желает отвечать, и Леви уже догадывается, что разговор будет тяжёлым. Но сегодня слишком жарко, чтобы спорить или ругаться, и у него нет ни малейшего желания устраивать тут сцены.
— Это важное послание, раз ты всё-таки принесла его спустя столько времени, ещё и не побоялась прийти пешком, да? — Он смотрит пристально на лицо, так похожее на Кушель, и не отводит глаз. — Кстати говоря, почему ты не попросила Браунов тебя отвести?
— Потому что Габи начала бы задавать свои дурацкие вопросы. А говорить ей, что всё дело в каком-то письме, которое я не решилась отдать вовремя, и лишь ради него просить их приехать… в общем, я не могла.
Леви вздыхает и устало проводит рукой по волосам. То, что Габи порой лезет не в своё дело, это он знает, согласен. Видимо, дело чересчур деликатное.
— Я понял. Ладно, ненормальная путешественница. Выкладывай, что особенного в этом письме, что ты притащилась ради него в такую даль.
Верена откидывается на спинку стула, затем глядит в окно, за которым виднеется бесконечный горизонт с зеленеющими вдали равнинами. А после смотрит на Леви очень пристально, внимательно.
— В ночь перед тем, как покинуть столицу, я гостила у господина Николо и после ужина в забегаловке, где он работает, проговорилась, что собираюсь уплыть с острова, чтобы найти и пообщаться с бывшими разведчиками. Я думала, вдруг в Марли у него остались близкие, которым он решит что-то передать… Видимо, разговаривали мы достаточно шумно, посколько чуть позже, едва я осталась одна, на улице ко мне подошёл странный мужчина. Он не назвался, лишь сказал, что представляет интересы своего покойного господина.
Леви ненадолго глядит в сторону.
— Вот как. Так он передал тебе письмо?
— Да. Сказал, мол, прочёл в газете о том, что марлийцы устраивают последнее слушание по делам двухлетней давности. — Она нервно скребёт ногтем поверхность стола, но быстро прекращает. — В газете был список участников слушания, и разумеется… там было ваше имя.
Леви настораживается, но молчит, и Верена продолжает:
— Он понял, что я планировала встретиться с бывшими разведчиками, и весьма настойчиво попросил найти вас и отдать это. — Она кивает на конверт. — Клянусь, что понятия не имею о содержимом внутри, но…
— Что? — Леви вздыхает снова. — Да не тормози ты!
— Тот человек сказал, что его покойный господин перед смертью хотел… поговорить со своим сыном, но того уже не было на Парадизе. Поэтому всё, что ему оставалось — молиться и ждать, что кто-то передаст его последние слова… Простите меня.
Будто подстреленный, Леви вскакивает с места, неловко держась за край стола, и Верена встаёт следом, думая, что ему плохо, что его нужно поддержать, но Леви только отмахивается. Затем хватает трость и отходит к окну. Он долго стоит так, глядя на пейзаж, а когда начинает говорить, его голос всё ещё звучит взволнованно:
— Почему… он выбрал тебя? Потому что ты похожа на неё?
Художница зачем-то пожимает плечами. Но она честна в ответах.
— Не знаю, возможно. Или не доверял почте. Да и кому ещё тут довериться? Ваш разведотряд был здесь, и он не знал о Микасе. Остальные ваши знакомые связаны с армией, наверное, во мне он увидел лишь независимого зрителя. Я пообещала, что доставлю письмо в Марли…
— Почему… почему сейчас? Какого чёрта…
Верена хмурится. Она уже понимает, что он больше не говорит с нею. Она знала, чем обернётся эта затея с письмом от какого-то незнакомца, ведь однажды Арлерт успел проговориться, что с отцом капитана Леви связана некая грустная история. Она не хотела лезть не в своё дело, но обязана была знать больше, чтобы понять — а нужно ли вообще исполнять обещание.
Леви долго к ней не обращается. Ему так мерзко и тошно, словно его опять окунули лицом в грязную лужу. Значит, объявился, наконец… папаша? Спустя более три десятка лет? Вот уж смешно! Леви бросает взгляд на блюдце возле раковины. Хочется взять и швырнуть его о стену. Но он не решается. Он не один, и он — бывший капитан. Он не может вести себя так.
Как же всё-таки мерзко…
Когда он оборачивается, Верена, под его взглядом, снова садится на стул.
— Откуда мне знать, что это правда? — спрашивает Леви, успокаиваясь. — Что какой-то чокнутый мужик не вычитал моё имя в газете и придумал себе поиздеваться надо мной в последний раз?
Она медленно качает головой:
— Я не знаю. Я всего лишь передала письмо.
Леви хмурится. Затем хватает конверт, опирается о край стола и собирается разорвать пополам. К его удивлению, Верена вскакивает с места с отчаянным криком:
— Нет, пожалуйста! Не делайте этого!
— С чего вдруг?
— Вам что, совсем не любопытно?!