— Спасибо вам, господин Леви! — благодарит она с улыбкой до ушей. — Вы так добры!
— Ты думаешь?
— Ну конечно! А как иначе?
Ближе к ночи он всё ещё сидит в своём кресле в гостиной, гипнотизируя смятый конверт, лежащий перед ним на столике, и вспоминает, как художница назвала его «добрым». Безумцем его называли, и даже монстром… а кто называл его добрым?
А ещё чёртово письмо, ради которого эта дурёха такой путь проделала. Что с ним теперь? Ему не очень хочется его читать. Выбросить, а ей сказать, что спрятал до лучшего дня? Нет, он не может так поступить. Он не знает, что делать с письмом. Тогда он тем более не понимает, что делать с ней!
Как же бесит эта ситуация.
Леви долго смотрит на конверт, но в конце концов хватает его, недолго крутит в руке, затем рвёт боковую полосу. На едином листе бумаги — потрёпанном и пожелтевшем от времени — строчки начерканы ровным почерком. Пока Леви пытается вчитаться, у него трясутся руки.
«Дорогой мой мальчик!
Если ты всё-таки жив, как гласят слухи из Подземного города, то тебе, должно быть, уже около двадцати семи лет. Умоляю, будь жив!
Мы с твоей матерью виделись лишь дважды. Она была добра и красива, твоя мама. Я дал ей свой адрес, но она написала лишь раз — когда ты родился. Как жаль, что её не стало! Мне хотелось бы отыскать её раньше, но служба не позволила, и несколько долгих лет я провёл за стеной Роза, не в силах вернуться домой.
Прости меня. Я так и не нашёл тебя. Я не знаю твоего имени, не знаю, как ты выглядишь… Люди из Подземного города, которых я опрашивал о ребёнке из борделя, ничего не рассказали.
Мне так жаль, что мы не можем встретиться. Если ты жив, наверное, ты ненавидишь меня. Это правильно, ведь я плохой человек.
Прикованный к постели, я не могу продолжать поиски. Мои люди будут делать это за меня, и я не сдамся. Надеюсь, когда я узнаю настоящее имя твоей мамы, я отыщу тебя, пока титаны не уничтожили этот мир.
Я слаб и безволен, потому что всю жизнь меня учили не оглядываться, идти лишь вперёд. А я продолжаю цепляться за мысль, что ты жив. Послушайся совета старика: не страдай о прошлом, если у тебя есть новый путь. Только в нём находится какой-то смысл. Где бы ты ни был, назад не смотри. Это единственное, что я могу дать тебе сейчас».
Шокированный и морально разбитый, Леви мнёт в руке проклятый листок бумаги, и, пряча лицо в свободной ладони, то ли рыдает, то ли смеётся. А, может, и всё вместе. Может, он сходит с ума? Это что, шутка такая? А если не шутка, если правда, тогда… ради чего всё это было?
Комментарий к 4. Ради него
**6.** «Безумным его называли…» — полицейский, которого схватил и пытал Леви в лесу во время арки переворота в столице, назвал его «безумным», когда Леви сломал ему руку.
========== 4.1. Крысы (Экстра) ==========
Около 840-го года
Подземный город под столицей Митра
— Как же мерзко тут… воняет.
Фарлан глядит на товарища, а у того лицо бледное, в испарине, и думает, уж не заболел ли он. Фарлан протягивает Леви чистый платок, чтобы он мог утереть им лицо. Правда, вместо того, чтобы вернуть его, Леви просто выбрасывает платок в ближайшую кучу мусора.
— Эй! Ты чего творишь?! — возмущается парень. — Это мой единственный чистый носовой платок…
— Уже не чистый.
— Но его же можно постирать!
— Это не обязательно. Я достану тебе другой.
Фарлан с недовольством сверкает глазами, но помалкивает. Ох уж этот Леви! Ладно хоть после каждого приема еды, когда им вообще удаётся что-то толковое поесть, он не выбрасывает грязные тарелки. Они вообще остались бы тогда без посуды.
Но стоит отдать ему должное. Леви — отменный воришка, так что дело за новым платком (а, может, и целой дюжиной таких) не заставит себя долго ждать.
Парни идут по узкой улочке Подземного города, перебрасываясь время от времени незначительными комментариями по поводу местности. Изабель — их подруга — уверенно шагает впереди, мурлыча себе под нос какую-то мелодию. Фарлан прекрасно понимает, что Леви тут совсем не нравится. Здесь действительно воняет помойкой ещё хуже, чем в других районах. Это самый захламлённый и бедный угол Подземного города, и даже их группа обычно не суётся сюда.
— Как думаешь, тот отряд уже потерял нас? — спрашивает Фарлан.
Они как раз пересекают переход между домами, где, в основном, обитают безнадёжно больные или пьянчуги.
— Если бы не потеряли, поверь мне, ты бы уже узнал… — отвечает Леви и не договаривает.
Его острый взгляд вдруг останавливается на дыре в ближайшем деревянном заборе. Он встаёт, как вкопанный, и почему-то долго гипнотизирует эту дыру.
— Эй, братишка, что такое? — Изабель тут же подскакивает к нему. — Что там, за забором?
После недолгой паузы Леви, наконец, произносит таким похоронным тоном, что любой чужак уже наделал бы в штаны:
— Лет шесть назад тут планировали сделать приют для беспризорных, но лавочку закрыли, потому что кто-то сверху зажал на это средства.
Фарлан наблюдает, как товарищ хмурится, как его кулаки сжимаются всё сильнее, отчего ему самому становится погано.
— Чёртовы… ублюдки, — шепчет Леви одними губами.
— В этом мире всё решают связи и деньги, — вздыхает Фарлан. — Когда выберемся отсюда, не хочу стать таким же зазнавшимся уродом. Хочу даже там, на поверхности, оставаться самим собой.
Леви долго молчит. На нём лица нет, он всё ещё мрачнее тучи.
— Хм, так, значит? — произносит он. — Жаль, я такого себе позволить не могу…
— Погодите-ка! Что это там виднеется? — между ними лезет Изабель, затем падает на колени и заглядывает в дыру в заборе. — Да твою ж… ох, нет!
Одним ловким кошачьим движением девушка ныряет за забор, ей ничуть не мешает привод на поясе, и вот, через мгновение, парням остаётся лишь наблюдать, как исчезают за ограждением её сапоги.
— Эй, Изабель! Ты с ума сошла? Стой! Да куда ж ты лезешь?
Фарлан пригибается и ползёт за нею следом, пока Леви, разбежавшись, перепрыгивает забор поверху. Теперь все трое стоят посреди широкого пустыря, где когда-то предполагалось выстроить здание приюта. Уже и фундамент заложен, и парочка внешних стен готовы, но не более того.
— Дурёха, не делаей так, — Леви сильно дёргает подругу за один из её «хвостиков».
Но Изабель молчит. Вместо ответа, она тычет указательным пальцем на пятерых беспризорников, сидящих под одной из недостроенных стен. От этой картины у Фарлана сжимается сердце: пятеро ребят, явно не старше десяти-двенадцати лет, как облезлые воробьи, ютятся около друг друга, одетые в какие-то обноски. Недалеко валяются кости какого-то мелкого зверя, возможно, грызуна; слева лежат две пустые банки из-под консерв. Парень сжимает кулак и представляет вдруг, как дети вылизывали остатки еды из этих банок… Ему почти становится дурно.
— Вот же чёрт, — шепчет он, затем уверенно шагает к одному из ребят.
Фарлан достаёт из-за пазухи два завёрнутых в бумагу ломтя хлеба и осторожно, опасаясь, что вся ребятня кинется к нему, протягивает хлеб мальчику лет семи. Тот сидит, привалившись плечом к каменной кладке, и едва моргает.
Никто из детей даже не шевелится, чтобы забрать из рук Фарлана хлеб.
— Эй, малыш? Давай, съешь немного. Потом поделимся с твоими друзьями, — произносит парень, а у самого голос предательски дрожит.
Мальчик поднимает тонкую ручонку, хватается грязными пальцами за ломоть, затем суёт себе в рот столько хлеба, сколько ему позволили силы отломить. Он начинает жевать очень медленно, будто с неохотой, и морщится.
— Бедняга! Наверное, тебе сначала надо попить, да? — не вставая с колен, Чёрч оборачивается. — Эй, Леви! У тебя есть в сумке фляга?
Его товарищ стоит на месте, как вкопанный, и вся его фигура напряжена настолько, что кажется, будто он вот-вот взорвётся. У Леви такое лицо, словно его окатили ледяной водой, а затем ещё и кипятком. Казалось бы, куда ещё удивляться? Да он каждый день, если захочет, может наблюдать такую картину на улицах Подземного города. И всё равно каждый раз его будто окунают с головой в дерьмо, в котором он и сам когда-то жил, благо, на пути попался Кенни и хоть чему-то его научил.