========== Пролог ==========
«28 февраля 1933 года,
вторник
Уезжая, я видел, как небо затянуло густым дымом пожара. Отец сказал, что в утренней газете опубликовали чрезвычайный закон “О защите народа и государства”. Я спросил, что это значит, а он только улыбнулся и покачал головой.
Я понял — всё серьёзно».
Эрик ничего не смыслил в политике, но знал одно — не нужно задавать лишних вопросов. Покидая Германию, он оставлял позади и дом, и родственников, и недолгие, но счастливые годы жизни. Свой тринадцатый день рождения Эрик Леншерр, говоривший тогда на английском с совершенно неподобающим акцентом, справлял в Уитби, в Северном Йоркшире.
К двадцати годам его акцент окончательно сгладился, но до сих пор, видя в кошмарах огни Рейхстага, Эрик бормотал что-то на родном языке — он не забудется никогда.
========== Глава первая ==========
Отец Эрика оказался куда прозорливее своих друзей. Он обеспечил семье будущее, уехав из Германии в критический момент — буквально за пару месяцев до бойкота еврейских магазинов и предприятий и сожжения книг. Международные новости доносили крохи информации — большинство жителей маленького городка ничего не знали о правлении Гитлера, недавно занявшего должность рейхсканцлера. Кто-то же вообще о нём не слышал, считая, что рыбалка гораздо важнее политики.
Эрик и после не спрашивал, почему они бежали. Не задавал вопросов, когда отец объяснял ему, отчего не стоит никому рассказывать лишнего даже здесь, на краю земли, у Северного моря. И даже если бы Эрик очень хотел с кем-нибудь поделиться сокровенными мыслями, он вряд ли бы смог — друзей у Леншерра так и не появилось.
Он любил уходить к побережью и всматриваться в бесконечность кобальтовой глади или же считать беспокойные волны, гонимые ветром, — во всём этом он находил особый смысл. Он собирал новости по крупицам, складывая из них мозаику, и чем больше Эрик видел и понимал, тем сильнее хотел что-либо предпринять. Принести пользу. Помочь и, возможно, отомстить — за дом, из которого им пришлось уйти, за семью, которая наверняка погибнет, за мать, которая до сих пор вздрагивала от каждого шороха.
В 1938 году, когда в Англию хлынул поток еврейских беженцев, в основном детей, Леншерр принял решение и объявил за ужином: он уезжает в Йорк, чтобы вступить в британскую армию.
Через два дня Эрик покинул Уитби, куда никогда больше не вернётся прежним.
***
Испокон веков военный чин означал особое уважение и престиж в обществе. После событий Великой войны многие юноши с гордостью и чувством долга уходили по проложенной отцами-ветеранами тропинке к карьере в армии. Британия выпускала из-под своего крыла лучших лётчиков и моряков, но ни небо, ни море не привлекали Чарльза Ксавье. Воспитанный отцовскими рассказами о том, что война в первую очередь наносит удар по экономике и обычным гражданам, глядя на голод и бедность со стороны, Чарльз рос, с каждым годом всё больше убеждаясь — война никогда не принесёт мира.
Но вслед за процессом перевооружения, запущенном ещё в 1935 году, пришла и мобилизация населения — всё это говорило само за себя, красноречиво выкрикивая: «Война! Мы встретим её во всеоружии» с листовок и из газет. Не питая иллюзий насчёт правительства Чемберлена и его политики усмирения, Чарльз стал добровольцем британской армии в марте 1938 года — сразу после Аншлюса Австрии. Мальчишке тогда было всего семнадцать лет.
Он не хотел убивать, как и не хотел ввязываться в сам конфликт, казавшийся неизбежным. Поэтому в перерывах между тренировками и уроками стрельбы, обязательными для всех, Чарльз занимался приёмом новобранцев, желающих служить стране. Они шли сюда, воодушевлённые рассказами ветеранов или же речами Черчилля, и все были столь же различны, сколь их происхождение — фамилии звучали так, будто в городок близ Йорка прибывали рекруты со всего света.
И лишь одна заставила Чарльза оторвать взгляд от листа, куда он ровным почерком, подобно прилежному ученику, записывал все данные о каждом прибывшем. После бумаги уйдут в штаб, где их подсчитают и подошьют, а в случае войны — без колебаний бросят в горнило смерти.
— Леншерр. Эрик.
Он был высок и худощав, и на его остро очерченном лице лежала тень, свойственная глубоко погружённым в себя людям, задумчивым и одиноким. Чарльзу стало жаль его. Плотно сжимая губы, Эрик смотрел куда-то мимо, будто опасался заглядывать незнакомцам в глаза — вдруг те поймут то, чего им знать вовсе не нужно.
— Леншерр?
— Да, сэр.
Чарльз тихо вздохнул и вновь уткнулся в бумаги, выводя новое имя. Откуда он тут взялся? Конечно, Чарльз слышал о еврейских беженцах, точно как и о том, что простые немцы, не разделяющие взглядов фюрера, предпочитали покидать Германию, но чтобы немец или еврей, бежавший из родной страны, так просто пришёл воевать за чужую? Он не был уверен, что иностранца вообще взяли бы в британскую армию, но документы Эрика Леншерра казались подлинными и в них — ни слова о Третьем Рейхе: рождён в 1920 году, Уитби, Северный Йоркшир. Чарльз заключил, что семья Леншерра перебралась в Англию после Великой войны или, вероятно, ещё раньше. И в этом не было абсолютно ничего предосудительного.
— С каких пор фрицев принимают в нашу армию, а?
— С тех пор, как им перестали выдавать в пайке сигареты.
За спиной Эрика раздался хохот. Те, кто уже успел записаться, стояли неподалёку и, передавая друг другу мятую пачку сигарет, поглядывали на новичков, ухмылялись и о чём-то судачили. Они не впервые задевали кого-то своими глупыми комментариями, но только сейчас Чарльз нахмурился, словно брошено это было ему, и отложил карандаш. Он не раз сталкивался с тем, как старшие обижают младших — неважно, по званию или возрасту, — и это казалось обычным явлением, только вот сам Чарльз испытывал отвращение к подобным поступкам. Более того — к людям, поощряющим такое поведение. Он отодвинул стул и сделал приглашающий жест.
— Идём. Я покажу тебе казармы.
Чарльз сам не знал, почему ушёл. Но Эрик, не повернувшийся, чтобы посмотреть на обидчиков, вызывал лишь одно желание. Желание уберечь его от нападок со стороны, несправедливых и отчасти жестоких. Чарльз, несмотря на свой юный возраст, умел отличать плохое от хорошего: солдаты в большинстве своём были честными людьми, выполняющими приказы, защищающими не свою жизнь, а жизни сотен и тысяч, оставшихся за их спинами.
— Ты давно здесь? Эрик?
— Нет, сэр. Несколько часов.
— Чарльз. Меня зовут Чарльз Ксавье. Пожалуйста, Эрик, я не твой командир, мы с тобой на равных условиях.
Леншерр коротко кивнул. Он по-прежнему выглядел потерянным, рассеянным. Напуганным? Эрик с жадностью осматривал территорию, изучал оружие, форму, бронетехнику — всё, мимо чего они проходили, что попадало в поле зрения. Чарльз видел и его любопытство, и неподдельный интерес, и желание окунуться в это безумие с головой, оказаться полезным — мальчишка! Чарльз не сдержал улыбки и положил ладонь Эрику на плечо.
— Это место станет твоим домом на ближайшие полгода, год. Сегодня вечером мы подаём списки, и вас распределят по ротам. Если тебе нужна будет помощь, ты найдёшь меня там же, где мы встретились. Идёт?
Чарльз остановился и заглянул в глаза Леншерра — серо-зелёные, по-стальному холодные, они заставили Чарльза вздрогнуть. Эрик опять молча кивнул в ответ и нервно сглотнул, будто говорить для него было сущей пыткой. Чарльз не обратил внимания ни на эту немногословность, ни на то, как Эрик произнёс собственную фамилию, — всё это не имело для него значения. Но он чувствовал, что между ними много общего.
— Можешь бросить вещи здесь, распаковываться нет смысла. Вон там столовая, а слева полигон. Мне нужно бежать. Но пообещай, что мы ещё встретимся, хорошо? Я запомнил тебя, Эрик Леншерр.