— Дом с вывеской. Окно разрушенного чердака. Я увидел его ещё когда ты был там, — Эрик залёг обратно в канаву, сжимая винтовку, и перевёл дух.
Чарльз пихнул его в плечо и рассмеялся.
Через минуту их отряд смог начать операцию.
***
К июлю английская и канадская армии освободили транспортный узел — северную часть Кана, чрезвычайно важный город для обеих сторон. Наступление началось ещё 26 июня, но немецкое сопротивление оказалось упорным, и союзникам пришлось отступить. Однако с помощью корабельной артиллерии и стратегической авиации оборону немцев всё-таки удалось сломить. Освободив близлежащие деревни, союзнические войска успешно продолжали свои атаки.
На улицы для очистки завалов вышли бульдозеры. Город изрядно пострадал после бомбардировок — армия осуждала необходимость поливать мирные поселения стальным огнём лишь из-за страха, что в одном из домов засел шпион. И без лишней жестокости погибло слишком много людей.
На следующие сутки прибыл конвой с припасами для местных жителей.
10 июля над городом знаменем победы взвился французский флаг. Через три дня на главной площади состоялся парад под звуки волынок и счастливый смех горожан.
— Голова раскалывается.
Солнце слепило глаза, и Эрик давно перестал различать краски, смешавшиеся в белоснежное полотно. Он лежал на траве, вытянув ноги, и непослушными пальцами расстёгивал пуговицы куртки, насквозь пропахшей дымом. Прошёл месяц с момента высадки, и этот месяц уже изменил ход истории, так что воодушевлённые солдаты на неудобства не жаловались. Они бежали вперёд, они воевали и сражались за правое дело.
— У меня ничего нет, Эрик. Я мог бы дать тебе морфий, не знай я, что тебе станет от него только хуже.
Эрик вытащил из внутреннего кармана помятую пачку сигарет и протянул одну Чарльзу. Чиркнув спичкой, они закурили и затихли, наблюдая за праздником издалека. Люди, жившие долгое время под гнётом захватчика, голодали и не видели никакой радости, вынужденные кормить и ублажать врага своего. Но теперь, вдохнув воздух свободы, они не могли поверить своему счастью. Женщины целовали солдат, мужчины плакали, старики бросались в пляс, а дети с любопытством изучали снаряжение, катались на бронемашинах и уплетали шоколад.
Малая победа — это огромный шаг к миру.
Чарльз опустил прохладную ладонь Эрику на лоб, погладил и заправил упавшие пряди за ухо. Эрику нравились эти прикосновения, осторожные и чуткие, успокаивающие. Первый раз, когда он схватил руку Чарльза, а это было жарким днём, Эрик удивился — она была ледяной. Чарльз сказал тогда, что это у него с детства.
Эрик приоткрыл глаза, ощутив над собой тень, — Чарльз склонился, безмятежно улыбаясь и вглядываясь в уставшее лицо. Продолжал изучать кончиками пальцев лоб, ещё не изрезанный временем, брови, скулы, линию челюсти, будто скульптор, создающий свою лучшую работу.
Он снова закрыл глаза, поддаваясь беспечной нежности. Гул всеобщего ликования утих, и Эрик теперь слышал лишь рокотание насекомых, щебетание птиц, растворяясь в этом странном и забытом ощущении покоя.
— Тебе нужно поспать, — голос Чарльза звучал глухо.
Эрик ничего не ответил, прижавшись щекой ко всё ещё холодной ладони. Он не хотел думать о том, что сегодня или, вероятнее, завтра они продолжат свой путь, полный опасностей и кровопролитных боёв. Каждый день, просыпаясь, Эрик боялся не успеть, подвести свою роту, своего друга — человека, которому мог доверять. Не просто свою жизнь, нынешнюю и будущую, но и своё прошлое.
— Мой отец ветеран, — неожиданно сказал он, не изменив позы.
— Я так и подумал, Эрик. Твоё стремление рваться в бой — в твоей крови.
— Он пехотинец. И он пострадал при первых газовых атаках. А в середине войны, когда он ушёл в самоволку и вернулся в полк, его сильно ранило. Отца отправили в госпиталь, где он провалялся несколько месяцев, и после вообще отстранили от службы, отделавшись от него медалькой. Он до сих пор переживает, но новая жизнь… Мы не говорим о минувшем.
— Все мы начали новую жизнь с новой войной. Ничего не будет как прежде, Эрик.
— Нет, ты не понимаешь, — Эрик усмехнулся, приоткрыв глаза, чтобы взглянуть на Чарльза, всё ещё всматривающегося в его лицо. — Он немец. Он воевал за Германию. Он, возможно, воевал вместе с теми, кто сейчас стоит у руля этой проклятой машины смерти.
Эрик не моргал. Он хотел знать, как отреагирует Чарльз. Испугается ли он, почувствует ли отвращение? Или уйдёт, не сказав ни слова?
Чарльз облизнул потрескавшиеся и обкусанные губы и вновь улыбнулся так, как делал это всегда — приветливо, дружелюбно. Понимающе.
— Нет ничего ужасного в том, что твой отец воевал за Германию. Тогда была другая ситуация, Эрик, и глуп тот, кто посмеет тебя в чём-либо обвинить. Как вы оказались в Англии?
— Мы бежали. Бежали из Берлина, когда Гитлер получил свою должность. В тридцать третьем году мы уехали по поддельным документам, а через пару месяцев нам сказали, что нацисты бойкотировали еврейские магазины. Мы успели, Чарльз.
Чарльз тихо вздохнул. Не убрал руку, продолжая перебирать пряди и гладить Эрика по голове, но лицо его омрачилось: улыбка уступила место хмурому сопереживанию.
— Моя мать — еврейка. Она до сих пор плохо спит ночами, я уверен. Отец решился на этот шаг, чтобы уберечь нас от… Он всегда был прозорлив. Он знал, что случится. Он запретил мне кому-либо всё это рассказывать, да и кому я мог рассказать. Нам приходилось учить английский на дому. Мне было проще, чем родителям, мать так и не смогла выучиться… С тех пор мне снится один и тот же кошмар. Я вижу огни Рейхстага и наш поезд, уходящий на восток, где его тоже охватывает пожар.
Эрик продолжал говорить. Поток слов казался нескончаемым, переживания, скопившиеся за множество лет, наконец-то нашли выход. Эрик не стеснялся своих эмоций и мыслей, он нуждался в поддержке, и Чарльз был тем, кто понимал его.
Эрик сел и подтянул ноги, уперся локтями в колени. Он не чувствовал больше одиночества, не ощущал и груза на своих плечах — ему сделалось так легко и так просто, что он рассмеялся.
— Я никому об этом не рассказывал, Чарльз. Ты помнишь, как они вели себя, когда… я только пришёл к вам.
Чарльз протянул руку и погладил Эрика по щеке.
— Совсем не знак бездушья — молчаливость. Гремит лишь то, что пусто изнутри, — он устроил голову у Эрика на плече, проследив за его взглядом. Они читали сейчас «Короля Лира», одну книгу на двоих, вслух, сидя, прижавшись друг к другу, в окопе или у костра, с трудом различая строчки в темноте. Чарльз поймал ладонь Эрика и сжал. — Ты не должен ни перед кем оправдываться, Эрик. Ты не должен ничего стыдиться. Наоборот. Ты тот, кто ты есть. И ты мой друг. Мой единственный друг за пределами семьи. Хотя им я не смог бы рассказать всего, что рассказываю тебе. И я рад, что ты с нами. Со мной.
Эрик извернулся и крепко обнял его, прижал к себе. Его губы мазнули по щеке Чарльза, и он уткнулся носом во взъерошенные волосы, ощущая терпкий запах пыли, свежей травы и табака.
Они просидели так несколько минут, а после оба растянулись на земле и закурили ещё по одной.
***
Британская и канадская армии продолжали совместные операции. Они двигались на восток, к Парижу, поддерживаемые американцами, поляками и французами.
Однако решительных побед союзников было недостаточно, чтобы разрушить веру немецких солдат в своё командование — они отчаянно сражались, даже сейчас неся потери гораздо меньшие, чем противники.
— Артур, бегом!
Верный помощник Чарльза Ксавье перемещался быстрее и был намного проворнее человека, нагруженного сумками с медикаментами. Но главное — собаки не страшились за свою жизнь так, как люди, и они всегда знали, мёртв человек или просто потерял сознание.