Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит. Любовь никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. [2]
Чарльз помнил эти строки из Нового Завета наизусть. Он выдохнул и поднялся, чтобы узнать, как дела у остальных.
Поутру рапортовали, что нападение вермахта захлебнулось в шести километрах от реки Маас.
***
План немцев провалился — их последний блицкриг обернулся катастрофической неудачей. Союзники зажимали врага со всех сторон. Седьмая рота получила приказ зачистить Арденнские леса и пройти вглубь, это стало для них великим спасением — движение согревало. Но каждый понимал, что именно кроется за этим приказом: подготовка к новым атакам. Сначала лес, затем — город, после — Германия. Оставалось совсем чуть-чуть.
— Мы остановимся здесь. Займитесь укрытиями. Разведка доложила, что немцы готовят авиацию. Ещё не хватало, чтобы кого-то завалило деревьями. И не высовываться!
Сопротивления не было, за исключением одного пулемётного патруля, все остальные уже давно погибли и окоченели, лёжа под слоями снега. Солдаты вновь взялись за лопаты, лениво переговариваясь и так же лениво копая.
— Чарльз?
Они снова сидели в едва вырытой яме и всматривались в белые просветы между деревьев. Ни обстановка, ни досуг не изменились, хотя рота продвинулась на несколько километров вдоль леса. Какая разница, куда идти, если кругом нет ничего, кроме снега, холода и смерти.
Чарльз обхватил себя за плечи и пытался согреться растираниями. Пару дней назад им всё-таки доставили тёплые вещи, теперь Эрик ходил в длинном пальто тёмного защитного цвета, в такое же кутался и санитар. Но Эрик знал, что тот всё равно мёрзнет. Он придвинулся теснее и тронул плотно сжатые пальцы.
— Я решил, что покажу тебе дом. Когда мы дойдём до Берлина.
— Твой дом?
— Наше семейное гнездо, где я провёл своё детство. Где жила моя семья, наши родственники. Я… не знаю, что с ними случилось. Мы не поддерживали ни с кем связь после переезда — это слишком опасно. Но я слышал ужасные вещи. Ужасные, Чарльз.
Чарльз выдохнул — густой пар вырвался из его рта и медленно растворился в морозном воздухе. А затем повернул голову и улыбнулся, но ничего не ответил.
К вечеру начался обстрел. Убитых не было, нескольких задело осколками, кого-то завалило деревьями. Командир ругался, предупредив, что атака может повториться, однако разрешения на смену дислокации не поступало — они должны остаться здесь и ринуться в город со дня на день.
Помогая Чарльзу с раненым, Эрик с ужасом наблюдал за агонией, в которой бился сослуживец. Он видел немало смертей, но каждую новую воспринимал как пытку. Особенно когда они кричали, а кричали они истошно, всегда.
— Помоги мне, помоги! Я не хочу умирать! Пожалуйста! Пожалуйста…
— Держи его, чёрт, держи его крепче! Подними голову. Твою мать, Диксон, это царапина, маленькая царапина. Держи его ногу! Вот так, тише, успокойся. Да ты ещё нас двадцать раз обыграешь в футбол. Дай мне только вытащить ещё несколько осколков. Ещё один… и этот тоже… Эй, не закрывай глаза! Я спел бы тебе песню, да ни одной не знаю.
Эрик восхищался тем, как вёл себя Чарльз. Словно два совершенно разных человека: один — стойкий и бесстрашный врач, с абсолютной самоотверженностью бросающийся спасать своих товарищей, а второй — мягкий и ранимый мальчишка, раскаивающийся в том, что не смог помочь в безнадёжном случае, и винивший прежде всего себя самого.
После каждой перевязки они опять возвращались в окоп и курили, втягивая вместе с дымом призрачное ощущение безопасности.
Если снаряд попадёт в траншею, то уже ничего не сможет их спасти.
— Хорошо, что мы приняли душ в городе, — Чарльз пересел лицом к Эрику, хотя так было намного холоднее, и взял его за руку. — Непобедимый сержант Леншерр поранился об осколок? Где это вообще видано. Как ты умудрился?
— Проехался по земле без перчаток. Доктор, я буду жить? Или мне начать кричать, как бедняга Диксон? — Эрик улыбнулся украдкой, но тут же нахмурился, отводя взгляд в сторону.
— Не бойся, доктор Ксавье знает, что делать, — Чарльз достал порошок стрептоцида, вскрыл его зубами и посыпал на ранку, к счастью, неглубокую, но досадную — держать винтовку будет неприятно. — И я никому не расскажу про это недоразумение.
Эрик фыркнул, и, почувствовав жжение, чуть дёрнул рукой от неожиданности. Но Чарльз уже выудил бинты и осторожно заматывал ладонь, крепко держа её.
— Неподалёку от Йорка есть прекрасные озёра. Мы ездили купаться туда с родителями и Рейвен в детстве. Там очень красиво. Помнится, с утра мы с отцом ходили рыбачить, и к обеду мама готовила уху. Пальчики оближешь!
— Ну вот, теперь у меня желудок сводит от голода.
Они рассмеялись. Чарльз завязал узел бантиком и осторожно погладил травмированную ладонь. Он быстро приблизился и поцеловал Эрика в уголок губ.
— Помнишь, как мы плавали во Франции?
Эрик прикрыл глаза, окунаясь в тёплые воды воспоминаний.
Это было тогда же, когда Чарльз украл — не одолжил, как думал Эрик изначально, — мотоцикл. Он просто стащил ключи и уехал в соседнюю деревню, однако после всё же вернул пропажу и даже не получил выговора за свою проделку. Они нарезали немало кругов и почти полностью израсходовали бензин, но рискнули и поехали к реке, где купались абсолютно нагие.
Эрик поначалу сопротивлялся. Нужно было или снимать всю одежду, или плавать в ней, так как натягивать форму на мокрое бельё — сомнительное удовольствие, всё равно намокнет. Поэтому Эрик разделся и первым вошёл в спокойную реку, прощупывая ступнями илистое дно. Чарльз же сразу нырнул с головой, а затем повис на шее Эрика, утягивая глубже, подобно русалке-соблазнительнице.
Чарльз смеялся и плескался, всего раз поцеловав Эрика в губы. Они плавали наперегонки, Эрик подбрасывал Чарльза и катал на спине, когда тот, захлёбываясь смехом, отказался переплывать реку самостоятельно.
Возможно, они оба сожалели, что не перешли тогда грань, словно навсегда возникшую между ними. Но эти детские забавы и дурачество по-настоящему их сближали, давая в полной мере ощутить то, что каждый из них упустил: Эрик — ввиду вынужденного побега, Чарльз — из-за серьёзности, которую ему прививали с ранних лет.
— Ты обещал угостить меня круассанами в Париже, — сказал Эрик, открывая глаза и возвращаясь из жаркой Франции в холодную Бельгию.
Чарльз содрогнулся и кивнул.
После войны они обязательно вернутся туда.
***
Следующий артобстрел застал их врасплох за завтраком. Побросав котелки и кружки, седьмая рота бросилась врассыпную, запрыгивая в ближайшие траншеи.
Эрик бежал. Он кричал, срывая горло: «В укрытие!». За его спиной взрывались снаряды, попадающие, в основном, в деревья. Те разлетались в щепки, падали и заваливали окопы, не позволяя выбраться из-под густых веток.
В голове Эрика билась одна мысль. Ему нужно предупредить Чарльза, который остался один. Он должен прикрыть его.
Ноги скользили на снегу, приходилось уворачиваться и вилять. Но Эрик не сбавлял скорости.
Он увидел знакомую бело-красную повязку санитара за секунду до того, как рядом разорвался снаряд.
Всё стихло.
— Оставаться на месте! Они хотят выманить нас! Всем оставаться в укрытии!
Эрик рухнул на колени, проехавшись на них, и подхватил Чарльза под руки. Всё это напоминало эвакуацию в Дюнкерке, всё повторялось и было циклично.
— Вставай, давай же. Ты в порядке, ты в полном порядке. Давай, Чарльз. Слышишь?