— Я должен…
— Да-да, мы должны добраться до укрытия. Всего чуть-чуть. Тут даже метра нет. Расслабься, доверься мне! Ты в порядке!
— Леншерр! Быстрее!
Всё слилось в какофонию. Эрик не различал звуков — в ушах стоял гул. И крик, один-единственный безмолвный крик о помощи. Чарльз с трудом подтянулся — Эрик обхватил его поудобнее.
Им никто не пытался помочь.
— Эрик…
— Замолчи, не трать силы. Лучше помоги мне тебя дотащить. Когда мы вернёмся домой, я тебе припомню это.
Эрик нервно рассмеялся, стараясь не смотреть на кровавый шлейф, остающийся на грязном снегу. Он прекрасно понимал, что Чарльз больше никогда не сможет бегать с ним наперегонки.
Когда рядом рванул ещё один снаряд, Эрик крепко обнял Чарльза и прижал к себе, пряча его голову на своей груди, — они не успеют дойти до укрытия. Чарльз улыбнулся и погладил Эрика по затылку — каска слетела где-то по дороге.
— Господи, помоги.
Через мгновение они скрылись за огненным дождём.
***
«21 сентября 1944 года,
пятница
Я люблю его.
Люблю».
Комментарий к Глава девятая
[2] 1Кор. 13:4-8.
========== Глава десятая ==========
Когда он открыл глаза, над ним проплывали тёмные густые облака. Он не сразу понял, что это дым, и не сразу почувствовал запах горелой древесины. Прошло несколько долгих секунд, прежде чем он смог услышать, как скрипят на ветру обломанные ветки.
Он повернул голову и увидел его красивое лицо с распахнутыми и потемневшими от ужаса глазами. Он попытался позвать друга по имени и пробудить его ото сна — язык не слушался.
Ужасно хотелось спать. Тело наливалось свинцом, и пришлось сделать над собой усилие, вспомнить всё, чему учили на тренировках. Он повернулся на бок — искра пробежала вдоль позвоночника и ударила в голову. Жалобно застонал — слёзы брызнули из глаз, но всё-таки подтянулся, развернулся так, чтобы протянуть к другу руку. Коснуться его щеки. Вцепиться в плечо и с силой тряхнуть.
— Проснись! Нам нужно… уходить. Пожалуйста…
Он не знал, сказал ли это вслух — во весь голос, а может шёпотом — или просто подумал. Грохот артиллерии настойчиво гудел в голове. Когда война закончится, он уйдёт из армии.
— Ну же? Давай.
Он продолжал трясти — ничего не происходило. Он подполз на локтях ещё ближе, не обращая внимания на то, что ноги не поддаются командам мозга, не двигаются, будто их нет — это было привычно после стольких ночей на голой застывшей земле.
— Эрик? Эрик…
Чарльз попытался сесть — новая волна боли заставила его закричать. Он схватил друга за грудки и из последних сил подтащил к себе. Тело было тяжёлым — Эрик навалился на Чарльза мёртвым грузом и придавил его.
Руки дрожали. Чарльз положил ладонь на его затылок и содрогнулся, ощущая тёплую и вязкую жижу, тут же прилипшую к пальцам. Он медленно опустил руку ниже, осознавая, что произошло на самом деле.
В ту же секунду вернулись звуки, чувства, вкус металла и пороха во рту. Почти как во Франции. Но теперь взаправду.
— Всё будет хорошо, подожди немного. Эрик? Подожди.
Сорвав аптечку с пояса, Чарльз вытащил оттуда морфий, капельницу, бинты, рассыпал порошки и таблетки по снегу. Он попытался закрыть рану на затылке толстыми слоями ваты, приговаривая, что всё исправит. Это его долг.
Он гладил Эрика по плечу, неловко теребя в надежде, что тот всё-таки очнётся. Чарльз провёл рукой по спине, царапая ладонь об осколки, впившиеся в тело, и тихо всхлипнул.
— Пожалуйста, Эрик. Я люблю тебя.
Трясущимися и непослушными пальцами он пробрался под воротник куртки и шарф, нащупывая артерию.
Пульса не было.
Чарльз взвыл. Он ревел, как дикий раненый зверь. От боли, отчаяния. Одиночества. Он поднял голову Эрика, лишь сейчас понимая, что глаза его — два чёрных дотлевших уголька — потухли навсегда.
Он прижался поцелуем к плотно сомкнутым, будто в упрёке, губам, отказываясь верить в случившееся, и крепко обнял Эрика — человека, которого он любил больше всех на свете. Закрывая глаза, Чарльз позволил усталости взять вверх.
Боль ушла, осталась лишь пустота.
***
— Сэр, он ничего не ест уже вторые сутки. Ни с кем не разговаривает и ни на кого не смотрит. Вы должны что-то сделать, пожалуйста.
Капитан Уилсон кивнул и подошёл ближе к койке. В местном госпитале было тесно, однако всегда находилась свободная постель, если того требовали обстоятельства. Некоторые уходили сами, некоторых забирали, а кого-то выносили на улицу и оставляли рядом с теми, кто уже никогда не вернётся к друзьям и семье. Зима сохраняла им лица, не позволяя трупам разлагаться. Иногда их увозили, но многих хоронили здесь же, в общей могиле.
— Чарльз? — Ричард присел на край, отодвинув одеяло, и протянул руку, чтобы покровительственным жестом потрепать Чарльза по плечу. — Я знаю, что вы дружили. Для всех нас это большая утрата. Но ты не поможешь никому, если будешь голодать и отказываться от лечения, понимаешь? Эрику не понравилось бы, как ты над собой издеваешься.
Чарльз ничего не говорил, смотря в одну точку. Он редко моргал, сжимая в пальцах кулон. Ребята кое-как разомкнули железную хватку, которой Чарльз держался за Эрика там, в лесу. Цепочку он сорвал с шеи погибшего друга, когда его всё-таки оттащили в сторону.
— Тебя отправят домой через пару дней. К счастью, раны не гноятся. Заживут быстро, — Ричард сглотнул, почувствовав комок в горле. Он знал, что уже ничто не грозит жизни его санитара. Он также знал: Чарльз Ксавье отныне сможет передвигаться только в инвалидном кресле. Снаряд лишил его обеих ног. — Я принёс тебе кое-какие вещи. Просто подумал, что… Я отправил его родителям письмо, а ты пригляди за остальным. Так будет лучше.
Уилсон со вздохом поднялся и замер, схваченный за запястье. Чарльз смотрел на него влажными покрасневшими глазами — умоляюще. Ричард сел обратно.
— Я хочу его похоронить.
Капитан кивнул.
Он не мог отказать в этой просьбе. Некоторые вещи были бесценны.
***
«12 августа 1938 года,
суббота
В результате ночной вылазки от службы отстранили пару ребят. Просто потому, что их лодка перевернулась. Если нам когда-нибудь придётся переплавляться через реку на надувных посудинах — случится катастрофа.
Снова назначили наказание. И не мне. Всего лишь за чтение в неположенное время. Я, конечно, хотел было возмутиться, но он наступил мне на ногу и молча попросил заткнуться. О, он никогда не разрешает мне отбывать с ним наказания, хотя сам всегда рвётся помочь мне. В итоге весь вечер подтрунивал над ним и попросил почистить мне сапоги. Он обиделся и спал ко мне спиной.
Утром отдал ему свою булочку — он сразу же меня простил, хоть и сказал потом со смехом, что простил бы меня и без сладостей. Я подумал, что его веснушки похожи на крупинки корицы».
***
«25 декабря 1938 года,
понедельник
Рождество “отметили” лыжным походом. Все были недовольны. Нам даже не добавили масла или джема в овсянку в честь праздника. Зато вечером Уилсон всё-таки вытребовал показать нам фильм. Я хотел бы, чтобы лейтенант стал нашим командиром.
Долго думал, что подарить. Для него Рождество — особенный день. В свободное время сам собрал ему чётки. К счастью, Кэндалл не изъял мой нож.
Он радовался, как ребёнок, даже не зная, что я никогда не праздную Рождества. Но это не так уж и важно».
***
«1 марта 1939 года,
среда
Нам ничего не говорят. Никто не употребляет слово “война”, будто его не существует. По радио стало больше развлекательных программ. Или отвлекающих?
Он плохо спит. Я спросил, верит ли он в войну. Он ничего не ответил, но я знаю — внутри что-то надломилось. Даже моя грудная клетка трещит по швам. Мне не страшно, я готов.