Чарльз беззаботно рассмеялся и отстранился, мимолётным движением коснувшись ладони Эрика в тот момент, когда тот собирался отдать ему честь. Какая нелепость! Чарльз закусил нижнюю губу и поспешил обратно к столам. День едва начался, а он уже потратил «на безделье» десять драгоценных минут, которые вычтут из его личного времени. А последнего в их распоряжении было немного, и это значило, что Чарльз не успеет почитать сегодня книгу — их командир не щадил никого, считая бездействие худшим пороком. Ведь будущий солдат сам мог найти казарму, для этого не нужно было отрывать других от работы.
Щурясь на солнце, которое беспечно путалось в волосах, Чарльз целый день всматривался вдаль, то и дело пытаясь выловить из толпы знакомую фигуру. Но Эрик затерялся среди сотен новобранцев — теперь они снова казались Чарльзу одинаковыми и своими целями, и своими фамилиями.
Позднее Леншерр узнал, что записан в седьмую роту.
Семь — счастливое число.
***
Даже будучи единственным ребёнком в семье, Эрик не знал, что такое излишки. Переезд стоил огромных затрат: отцу пришлось влезть в долги, а матери — работать сверхурочно. Они экономили на всём, в том числе и на еде — Эрик свыкся с мыслью, что от порции масла, полученной за завтраком, нужно отрезать хотя бы треть на потом. Но никакие жизненные трудности не сбивали его с толку. В Англии было проще: Эрик разносил газеты, книги, продавал на рынке яблоки, помогая в первую очередь матери. Она не говорила по-английски, постоянно переживала, плохо спала и ела меньше всех, заработав в конце концов нервный срыв из-за неподдельного страха быть пойманной и осуждённой, хотя ни в чём никогда не была виновата. За пять лет многое изменилось, только мать осталась такой же — худой и печальной, но всё же она отпускала своего единственного сына с улыбкой на губах и гордостью в глазах, что придавало ему сил. Эрик был уверен: он поступает правильно.
Армейская жизнь почти ничем не отличалась от того, к чему он привык.
Первым же утром их разбудили в шесть, в шесть пятнадцать они уже были на зарядке, а в семь — на завтраке. И Эрик, в отличие от остальных, не разглядывал серую жижу с комочками в своей тарелке — он вообще не думал о соседях по столу, которые больше болтали, чем ели. Не нагруженные пока тренировками, они позволяли себе брезговать, будто их мирская жизнь хоть что-то значила здесь. Тут были юнцы из разных слоёв общества, и большая их часть плотно и сытно завтракала яичницей с беконом, пока такие, как Эрик Леншерр, наслаждались подслащённой тайком от отца кашей — после Эрик всегда целовал мать и говорил, что мистер Скотт обещал ему в качестве премии банку чистого кофе.
— А ты проголодался, я смотрю, — раздался над ухом весёлый голос.
От неожиданности Эрик чуть не выронил ложку. Он повернулся, но сдержал улыбку, хотя был счастлив увидеть хоть одно знакомое лицо, оставаясь серьёзным — слишком серьёзным для подростка, каким он по сути и был.
— Доброе утро, сэр.
— Меня зовут Чарльз, — тот сел рядом, потеснив других парней. — Эрик, мы же договаривались. Как тебе местная кухня?
— Порции больше, чем дома. Чарльз, — Эрик пожал плечами, откусывая сразу половину от слегка чёрствого куска хлеба. Отвернувшись от Чарльза, он успел отметить, как быстро сменились эмоции на лице его нового знакомого: радость встречи на мгновение скрылась за смущением, непонятным Эрику, ведь сам он никогда не просил о жалости и тем более не ждал её.
— Кстати! — он спохватится, видимо, решив поскорее перевести тему. — Тебя записали в нашу роту. Поздравляю, — Чарльз грохнул жестяной кружкой с переслащенным чаем — зачем они вообще добавляют сахар прямиком в заварку? — о стол и подался вперёд, с нескрываемым любопытством наблюдая за Эриком, будто никогда не видел, как кто-то ест.
— Так ты в седьмой? — Эрик не верил в совпадения, но меньше всего сейчас думал о том, что Чарльз Ксавье мог как-либо повлиять на командование и определить его, Эрика Леншерра, в свою роту. Это — шутка Провидения. Счастье захлестнуло Эрика, насыщая лучше всякой еды и наполняя теплом изнутри. Он смягчился, увидев, как засиял Чарльз, и улыбнулся в ответ.
С самого детства Эрик предпочитал играть на заднем дворе в одиночестве; позднее, в отрочестве, да и сейчас тоже, он ощущал себя белой вороной — подростки, не осознающие тонкую грань между шуткой и оскорблением, не догадывались, как обидно могут звучать их слова. Так было в школе, так будет и в армии — в этом Эрик успел убедиться. Но здесь, в отличие от школы, был тот, кто вёл себя совершенно иначе, заверив: они равны. Эрик протянул руку и крепко сжал ладонь Чарльза в знак собственного расположения и признательности.
Он действительно был признателен.
***
«10 апреля 1938 года,
понедельник
Здесь всё совсем по-другому. Сначала мне показалось, что ничего не изменится, что ребята тут так же недовольны жизнью и правилами, как и везде.
Но я оказался неправ.
Он улыбался мне весь день, даже когда капитан Кэндалл, гонявший нас по просёлочной дороге, оштрафовал роту ещё на один круг в пять километров.
Sonnenschein.[1]
Я буду звать его так».
Комментарий к Глава первая
[1] Sonnenschein (нем.) — в данной трактовке буквально: солнца свет.
========== Глава вторая ==========
Капитан Джарвис Кэндалл был из тех, кто самоутверждался за чужой счёт и демонстрировал свою власть самым банальным способом — унижениями. Но пока его рота была лучшей по всем показателям, многие закрывали на это глаза.
Он мог поднять своих ребят среди ночи и устроить проверку, а за любую оплошность, будь это даже не по уставу повешенная на крючок форма, лишал бесценных часов отдыха или, хуже того, увольнительной. Назначат наказание провинившемуся или же всей роте, зависело только от настроения капитана.
Их первая ночная вылазка оказалась сущим кошмаром. Ещё нетренированные, они отправились в поход, водрузив на спины рюкзаки с парашютами весом в шестнадцать с половиной килограмм и зачехлённые винтовки — ещё четыре кило. Капитан распорядился выдвигаться в полночь, отведя на двадцать километров пути «не более четырёх часов», а сам остался в управлении.
— По-моему, несправедливо, что мы куда-то тащимся среди ночи, а Кэндалл прохлаждается на базе.
— Скажи ему об этом сам. Уверен, он тебя послушается и в следующий раз побежит вместе с нами.
— Ага, и будет орать под ухом, пока не оглохнешь.
По строю прокатился вялый смех. Когда другие обедали, они преодолевали полосу препятствий, когда остальные спали — занимались строевой подготовкой. Солдат этой роты прозвали «козлами отпущения», только вот недовольство рядовых росло вместе с карьерой их командира.
Эрику же всё давалось легко. Он был вынослив и никогда не жаловался на физические нагрузки, весенний холод или жмущие ботинки. Он не был брезглив и с совершеннейшим равнодушием относился к безвкусной пище, подаваемой в столовой, и к грязи, по которой их заставляли ползать. Он не кривился, получив приказ пробежать за час несколько километров с неподъёмным рюкзаком за спиной. Он не менялся в лице, когда Кэндалл во всеуслышание называл его «фриц» — именно так англичане окрестили немцев во времена Великой войны, — словно имя важнее заслуг.
— Боже, у меня сейчас ноги отвалятся.
— Тебя что, понести?
— Эй, хватит ныть!
Разговоры — любые — были единственной причиной, почему они ещё не тронулись умом. Рядовые болтали без умолку, обсуждая и осуждая друг друга или командование, просто чтобы оставаться на плаву. Подначивая и пихая соседа, делясь сигаретами, выпивкой, водой, они учились быть одной командой, учились ответственности. Доверию.
На войне нельзя лгать.