Им не раз говорили, что абсолютно не важно, как люди относятся друг к другу на самом деле, в реальной жизни. Всё это отмирало на поле боя — там есть только союзник и враг. А враги — по ту сторону баррикад.
И всё же от юнцов, марширующих на плацу второй месяц, многого не ждали. Казалось бы, общая проблема в лице капитана Джарвиса Кэндалла могла их сплотить, но большинство лишь малодушно радовались, что у командира есть свои «любимчики».
Например, Эрик Леншерр. Кэндалл никогда не был им доволен и частенько находил очередной повод для лишения увольнительной, будто испытывая Эрика и предел его возможностей.
— Он ждёт, когда ты оступишься. Не принимай близко к сердцу, Эрик. По-моему, он боится конкуренции.
Чарльз пока ещё не получал выговора, но всякий раз, провожая своего нового друга долгим взглядом, он хмурился и выговаривал Эрику после, что всё это крайне несправедливо и неправильно.
— Наказывать за то, что ты со всем справляешься? Это глупо!
Чарльз говорил, что стоит доложить. Эрик качал головой и улыбался одними глазами в ответ — ласково, как улыбаются детям, болтающим нелепицу.
К базе седьмая рота подходила молча.
Глядя на тусклые огни базы, Эрик размышлял — что, если Кэндалл на самом деле опасался? До них не раз доходили слухи, что у командира тёмное прошлое, и его звание — чужие заслуги. Чарльз однажды высказал предположение, что капитан придирался из-за страха, что его сместят. И не кто-то, а его собственный подчинённый, рядовой из вверенной ему роты.
Эрик усмехнулся, швырнув себе под ноги окурок. Он начал курить уже здесь, в армии, потому что курили все — это было спасением и глотком настоящей жизни, от которой так сложно отказаться по собственной воле. Особенно если никогда её не знал.
Кэндалл встречал их за пару сотен метров от блокпоста. Эффект неожиданности позволял ему выявлять десятки новых нарушений — это злило, однако никто из ребят не проронил ни слова. В них посеяли ненависть и злость, видимо, решив, что это поможет им выжить на реальном поле боя. Ненависть и злость, а не ловкость и удача.
— Кто разрешил снять запасной парашют? Где шлем? Почему не заправлены штаны? Приказа расчехлить винтовку не было! Леншерр?
Капитан не верил в идеальных солдат — их не существовало. Не было и тех, кто не оступался и не совершал ошибок, — он повторял это постоянно. И сейчас, наблюдая за тем, как неловко хромает рядовой Леншерр и с каким трудом он отстранился от Ксавье, на которого опирался, Кэндалл почти ликовал.
— В чём дело, Леншерр?
— Подвернул ногу, сэр.
— Заново, Леншерр.
— Сэр?
— Ты можешь начинать заново, Леншерр. Тебе придётся научиться ходить, если ты действительно хочешь служить дальше. Мы ещё не тренировали прыжки, а ты уже продемонстрировал полную непригодность к десанту. Я неясно выражаюсь, Леншерр? Ты начинаешь заново, остальные…
Эрик не слышал продолжения фразы. Он знал — Кэндалл не шутит. Отдав честь, он развернулся и направился в противоположную от базы сторону, стараясь не хмуриться от боли, отдающейся по всему телу. Они закончили там же, где и начали — у шлагбаума. Дорога заняла чуть больше отведённых им четырёх часов, это означало, что Леншерр пропустит и отбой, и семичасовой завтрак.
— Эрик! — Чарльз попытался ухватить проходившего мимо друга за руку, одёрнуть его, но тот даже не обернулся. Эрик не собирался вмешивать в своё наказание других. Особенно Чарльза.
— Ксавье, у тебя проблемы?
Чарльз шумно выдохнул. Он не раздумывал ни секунды, но бросил на Кэндалла тяжёлый взгляд, который говорил больше, чем любые слова, и бросился вслед за другом.
— Ксавье, завтра будешь чистить туалеты всю ночь! Ты меня слышишь? Всю ночь!
— Вернись, Чарльз, — буркнул Эрик. — Зачем ты пошёл со мной? Я в порядке, правда.
— Эрик, не упрямься. Обопрись на меня. Давай.
Чарльз был ниже и меньше, но без колебаний подставил плечо. Эрик тихо вздохнул и поморщился, однако помощь принял — опёрся вновь о него и крепко сжал ткань куртки. Голос Кэндалла делался всё тише и глуше, огни базы вскоре исчезли — темнота поглотила их, окутав безмолвием ночи.
Привал сделали по требованию Чарльза. Усадив Эрика на траву, он опустился рядом на колени и вытащил из аптечки бинты.
— Зачем ты пошёл со мной? — повторил свой вопрос Эрик, сняв, наконец, с плеч тяжёлый рюкзак.
— Я не мог оставить тебя, Эрик. Кэндалл постоянно твердит нам о командном духе, но наказание назначил почему-то только тебе. Просто за то, что ты повредил ногу. Хороший командир отправил бы тебя в лазарет к санитару, никак не в лес, — Чарльз улыбнулся. — Ты не один, Эрик, и никогда не будешь один, потому что мы друзья. А теперь потерпи, я попробую вправить сустав и потом наложу шину. Так, на всякий случай.
Эрик откинулся на спину и упёрся ногой в тяжёлом ботинке Чарльзу в грудь. Впервые за долгое время — в армии дни тянулись годами — он снова мог безмятежно, не украдкой, маршируя вместе с другими на плацу, разглядывать глубокое и бесконечное небо. Эрик стиснул зубы от резкой боли — это Чарльз с силой провернул кость — и вдруг рассмеялся. Не важно, что будет после, ведь сейчас перед ними простирался целый мир.
Чарльз закончил возиться с бинтами и устроился рядом. Стащил и отбросил каску в сторону, чтобы взъерошить мокрые от пота волосы. И протянул руку, очерчивая в воздухе контур самого узнаваемого созвездия.
— В детстве я читал, что в благодарность за своё спасение Зевс вознёс на небо двух нимф, навеки превратив их в Медведиц. Полярную звезду иногда называют Киносурой, в честь одной из них. Не пойму, правда, почему это переводится как «собачий хвост», — он засмеялся, смешно морща нос.
Они лежали в мокрой траве и курили — Чарльз рассказывал о мифах и созвездиях, а Эрик всматривался в черничную гладь, выискивая звёзды, о которых мало что знал.
Двадцать километров пути они преодолели за три часа сорок пять минут.
***
Полуденное солнце припекало нещадно. Весна улыбалась и цвела, ветер разносил ароматы распустившихся яблонь и вишен по округе, но у седьмой роты не было ни минуты, чтобы насладиться всем этим великолепием.
Капитан Кэндалл, недовольный результатом похода, собирался удвоить нагрузки, однако по настоянию первого лейтенанта Ричарда Уилсона, исполнительного офицера роты, наказания не последовало — вместо активных тренировок им назначили стрельбу. Те, кому удалось хоть немного поспать, справлялись лучше других. Они, по крайней мере, не мазали.
Ткань неприятно липла к мокрой спине, пот стекал по лбу, щипал на веках и мешал целиться. Погода тоже не милосердствовала — такой жары Йоркшир не видел давно, и это только сильнее разморило уставших и сонных солдат.
Рядовые Леншерр и Ксавье опоздали на завтрак. К счастью, отчитываться им пришлось перед лейтенантом, который закрыл глаза на их выходку. Уилсон ничего не сказал и по поводу поступка Чарльза, но его мягкий взгляд говорил за него — этот искренний дружеский жест определённо нашёл отклик в сердце молодого офицера. Он ценил простые человеческие качества больше, чем показания на бумаге, которым верил Кэндалл.
Однако мягкость Уилсона никого не могла освободить от учений и позволить прохлаждаться в казармах, пока остальные тренировались.
Крепкий кофе из кабинета лейтенанта немного взбодрил их — Эрик не промахивался, несмотря на свою усталость, Чарльз стоял рядом и жмурился от ярких лучей, легкомысленно золотивших веснушки на лице. Он поглядывал то на мишень, то на Эрика, распластанного на земле, сосредоточенного и как всегда серьёзного.
Он всегда был таким. Даже в увольнительных, которые они вместе с ребятами отмечали в деревенском кабаке за кружкой пива. Но Чарльзу нравилось это, он видел в Эрике мудрость, несвойственную молодым людям его возраста, и печаль, причины которой не мог отыскать, — Эрик предпочитал слушать, не говорить.