— Что?
— У меня никогда не было друзей, Чарльз. Никогда. Я всегда был один, я привык жить с этим…
— Ты не один, Эрик. Я ведь говорил тебе, что теперь ты никогда не будешь один.
Чарльз подался вперёд и уткнулся холодным носом в ключицы Эрика, теребя пальцами ткань его бельевой майки. Он тихо сопел, прижимаясь всем телом к другу, и вцепился в него так крепко, будто Эрик вот-вот должен был сорваться в пропасть или утонуть.
Хватка Чарльза вскоре ослабла, а дыхание его, сбивчивое поначалу, выровнялось и стало неразличимым в ночной тишине, прерываемой разве что лёгкими шагами Шерон в гостиной и шорохом бумаг в кабинете её мужа.
Эрик долго не мог заснуть. Обнимая Чарльза, которого сам закутал в одеяло, он зарылся носом в его взлохмаченные волосы и размышлял обо всём, что произошло за столь короткое время, всего за один день. Он почти был готов выложить Чарльзу всю свою историю, рассказать, что отец его — ветеран Великой войны, но служил он в немецкой армии, что мать его — еврейка, что сам он тоже еврей, и бежали они из Германии. Он хотел бы рассказать и о том, как тяжело ему пришлось в Англии первое время, как долго учитель английского пытался выровнять его акцент во время частных уроков на дому.
Но было рано.
Эрик ткнулся губами в макушку спящего Чарльза и закрыл глаза. Он чувствовал, как тёплые волны подхватили его расслабленное тело, унося в царство Морфея. Туда, где Эрику всегда было хорошо.
И на этот раз он действительно был не один.
***
В голове гудело, всё тело, тяжёлое как свинец, ныло, точно вчера были не пара пинт пива и несколько стаканов виски, а бокс и двадцать километров пробежки в полном обмундировании. Чарльз кое-как разлепил глаза и задержал дыхание, пытаясь понять, что происходит.
Он лежал, прижимаясь к груди Эрика, который, в свою очередь, обвивал его руками, подставив вместо подушки предплечье. Чарльз заёрзал, разжимая собственные объятия, и попытался отодвинуться, чтобы посмотреть на умиротворённое лицо друга.
Чарльз прекрасно помнил, чем закончился вчерашний вечер, каждое своё слово — искреннее, сказанное от самого сердца. Он встрепенулся, когда Эрик поднял руку, чтобы спрятаться от утренних лучей, бесстыдно пробравшихся в комнату сквозь неплотно задёрнутые занавески.
— Что такое? — проворчал Эрик, облизнув пересохшие от сна губы, и зарылся лицом обратно в подушку.
— Я… Прости, я не хотел тебя будить. Извини, если я что-то… Я не хотел, чтобы ты… Я…
— Чарльз? — Эрик перевернулся на спину и снова приоткрыл глаза. — Я не понимаю, что ты там бормочешь.
Чарльз тихо рассмеялся и сел на постели. Он зарылся пальцами в торчащие во все стороны волосы, рассеянно разглядывая сонного Эрика. Такого родного, словно они были рядом всю жизнь и Чарльз сотни раз видел его таким. Он протянул руку и погладил друга по груди, но тут же уперся ею в кровать, ощутив кожей пристальный взор.
— Ничего, — Чарльз поджал губы и отвернулся. — Просто захотел пить. Я… Извини за… Мне говорили, что я люблю обниматься во сне и что это назойливая привычка. Спи, я принесу воды.
Чарльз быстро поднялся, надеясь, что Эрик не станет задерживать его расспросами, и босиком прошёл к двери. Он не хотел видеть лицо Эрика, уже успев заметить, как изменился его взгляд, будто сказанное задело его. Чарльз боялся так глупо потерять лучшего друга, которым Эрик успел стать для него за пару месяцев. Близким верным другом, о котором он, однако, едва что-либо знал.
Они столкнулись в коридоре, когда Чарльз, взяв два стакана с водой, возвращался в комнату. Он чуть было не споткнулся от неожиданности и вскинул вопросительно брови.
— Пойдём завтракать, — Эрик улыбнулся широко и похлопал Чарльза по плечу. — Умираю с голода.
Чарльз, будто ожидавший ругательств, облегчённо выдохнул и вернулся на кухню.
Шерон поставила перед Эриком тарелку с яичницей и погладила его затылок материнским жестом.
— Надеюсь, он не скинул тебя с кровати? Мне всегда приходилось класть его у стенки, чтобы он не упал, и подтыкать край одеяла. Рейвен говорит, он ужасно настойчивый. Вроде бы спит, а лезет обниматься так, будто нет, — она рассмеялась, потрепав Эрика по спине легонько, и отошла, чтобы подать на стол свежую выпечку.
Чарльз неожиданно покраснел и уткнулся в свою тарелку.
Он знал, что Эрик действительно счастлив.
***
«15 июля 1938 года,
пятница
В обед отправил родителям открытку с извинениями — я приеду к ним в следующий раз, когда Уилсон выбьет для нас ещё несколько свободных дней. Уверен, мама меня поймёт, ведь она так хотела, чтобы я нашёл друзей и посмотрел другие города.
Мы ходили фотографироваться и танцевать. Виски больше не пили — за завтраком нас поили чаем и странным коктейлем с коньяком и сырым яйцом, больше никогда не хочу вспоминать его вкус.
Вечером он дважды обыграл меня в шахматы, показал свою коллекцию пластинок и подарил любимую книжку по астрономии.
Нам ни к чему становиться одной семьёй. Мы уже семья».
========== Глава четвёртая ==========
Точный выстрел продлевал жизнь стрелка, а пунктуальность была почти стопроцентной гарантией успешной эвакуации: успел — выжил. Этому учили в армии всякого солдата: чётко определять координаты, ориентироваться на местности, всегда знать, что делать дальше. Их учили не опаздывать и быть организованными даже в мелочах — это залог успеха как каждого по отдельности, так и всего батальона.
Опоздав раз, человек приобретал дурную привычку опаздывать всю жизнь, а пьянящий запах свободы напрочь выбивал из головы мысли об ответственности.
У Кэндалла для всякого задержавшегося было своё наказание. Одних он отправлял на полосу препятствий, других — чистить уборные, а кого-то выгонял на кухню, кормившую сотни рядовых и десятки офицеров.
— Извини, что проспал, — Чарльз со вздохом кинул картофелину в ведро и поднял глаза на Эрика.
Монотонная работа поглотила их целиком. Триста килограмм картошки — и всего несколько часов до обеда. Эрик только хмыкнул в ответ и махнул рукой, вытерев тыльной стороной ладони пот с лица.
Они пропустили утренний поезд и вынуждены были несколько часов сидеть на перроне в ожидании следующего. За эти дни Эрик особенно сблизился с Чарльзом, узнав и его семью, и его самого — без всей этой армейской суеты. На второй день они ходили фотографироваться и, забрав снимки вечером, обменялись карточками, чтобы всегда помнить друг о друге, даже если по каким-то причинам их пути разойдутся. Эрик не верил, что мир затянется, а Чарльз не хотел войны. Он не хотел убивать.
Мюнхенское соглашение, подписанное в конце сентября 1938 года британским, французским и итальянским премьерами и рейхсканцлером Германии, резко ухудшило ситуацию и ускорило милитаризацию.
В марте 1939 года Гитлер занял всю Чехословакию и предложил протекторат — независимость целой страны была принесена в жертву агрессору, и это лишь разожгло неумеренный аппетит пробудившегося хищника. Попытки Чемберлена заключить союзнический договор со Сталиным не увенчались успехом — вместо этого в августе 1939 Германия и Советский Союз заключили пакт о взаимном ненападении.
1 сентября 1939 года немецкие войска пересекли польскую границу. В воскресенье, 3 сентября, в одиннадцать часов и пятнадцать минут по лондонскому времени началась война.
— Вчера, после совещания с французским правительством, мы отправили нашему послу в Берлине инструкции, которые он должен был передать сегодня в девять часов утра германскому министру иностранных дел.
Эрик, стоя рядом с громкоговорителем, передававшим прямое обращение премьер-министра Чемберлена, взглянул на Чарльза — тот успел до крови искусать губы и напряженно хмурился.
— Инструкции содержат следующее заявление: «Если сегодня, 3 сентября, не позднее одиннадцати часов по британскому летнему времени германское правительство не даст удовлетворительных заверений и не известит о них английское правительство в Лондоне, то с этого часа оба государства будут находиться в состоянии войны».